Сердце Шивы (СИ)

*

С этого дня она жила, как приговорённый в ожидании казни.

Хорошо, что никто не мог её видеть. Муж отбыл в Бхаратпур вместе со Штольманом. Любовник был там же. В обществе Нина Аркадьевна бывать перестала. Её выдержки хватило бы, чтобы делать вид, будто ничего не происходит, но в глубине души она боялась снова повстречать американца. Вопрос, заданный им, сидел в голове, как гвоздь: «Почему Джек выбрал Энни?» Американец усмехался, будто знал на него ответ. Нина Аркадьевна не знала.

Ей всегда казалось, что превыше всего Якоб ценит свою свободу. Свободу и честь. Их роман – обжигающий, страстный и мимолётный, как искры, летящие из костра – был для обоих единственно возможным. А ведь было время, когда никакой Мироновой между ними не существовало. Но и тогда Нина не могла представить, как она вышла бы замуж за Штольмана, «была бы верная супруга и добродетельная мать». Это всё было не про них.

Разве Якоб с его гордостью мог добровольно сдаться в плен взбалмошной девчонке, не дающей себе труда разглядеть, когда делает ему больно? Разве это ему нравилось?

Получается, что нравилось! Что он хотел именно этого. Как такое вообще возможно – хотеть страданий?

Никогда ей не забыть, с каким лицом он сидел в трактире, где она нашла его, когда её отпустили из участка после убийства инженера. Она пришла туда с намерением вернуть контроль над ситуацией, запугать, быть может. Овладеть положением снова.

Всё, что она собиралась сделать и сказать, оказалось бессмысленно. Тот, кого она нашла, уже существовал вне всяких законов. Человек, которому больше ничего не может быть страшно. Страшно стало ей самой. Штольман, которого она увидела тогда, мог сотворить всё, что угодно. Мог пустить себе пулю в висок – и это было бы наименьшим несчастьем. А мог и вломиться к Разумовскому в дом, перестреляв всех, кого там встретит. Жан, конечно, был расторопнее, но мысль о том, что всё и навсегда может окончиться так нелепо, Нину напугала. Она кинулась к Мироновым.

Девчонка вышла к ней с высоко поднятой головой, надменно кривя губы. Она не плакала, но опухшее лицо и покрасневший нос выдавали её целиком. Нужно было во что бы то ни стало заставить её отменить отъезд, но вместо этого у Нежинской родилось сильнейшее желание Миронову ранить - в самое сердце.

«- Вы не должны уезжать!» - убедительно произнесла она.

«- Простите, а какое ВАМ до этого дело?» - резко спросила Миронова.

Кажется, плакать больше она не собиралась. Эта особа отличалась сильным характером. Но её слабость была очевидна.

«- Якоб мне обо всём рассказал…»

«- Ах, вот как! Передайте ему…»

«- Я ничего не стану ему передавать. Это бесполезно. Он сидит пьяный в трактире и размышляет, как свести счёты с жизнью, если вы его не простите».

И тут Миронова содрогнулась. Не от жалости – от отвращения. Преподнеся правду таким образом, Нина безошибочно унизила Штольмана в глазах влюблённой дурочки. Это ничего! Бедному Якобу хуже не станет. Зато эта девица никогда впредь не будет стоять между ними. А Якоб с его безответной любовью станет еще более уязвим.

И тогда он вернётся к ней.

Он не вернулся. Несколько торопливых свиданий не в счёт. Нина Аркадьевна прекрасно понимала, для чего он это делает. Он просто платил таким образом за безопасность своей драгоценной Мироновой. И Нина эту плату молча принимала. Кажется, тогда она начала его потихоньку ненавидеть.

Миронова Штольману так и не простила. Никогда больше она не относилась к нему с таким безмятежным доверием, какое стояло в её глазах, когда Нина увидела её впервые. Любовь Якоба превратилась для него в сплошную муку.

И всё же «Джек выбрал Энни». Почему? Зачем?

Разве не проще было ему с ней – принимающей всё, как есть? Рядом с ней он мог бы не мучиться в поисках ответов, как поступить, чтобы не быть ни в чём виноватым. Нина ничего от него не требовала. Миронова требовала, чтобы он был совершенством. Он – так далёкий от всякого совершенства и такой восхитительным именно этим!

И всё же сегодня он был с Анной. Это с ней он уехал на поиски проклятого рубина в Бхаратпур – бессмысленная затея, ведь рубин был в Калькутте. И Ральф поехал следом за ним. Нина знала, что это означает. Челси, как и прочие, поверил её рассказам о невероятных талантах Штольмана. Он собирался Якоба убить.

И вот теперь она ждала. Ждала, когда откроется дверь, и кто-то войдёт в неё. Кто это будет? Челси? И тогда это будет означать, что её жизнь безвозвратно кончена, что она должна будет погрузиться с головой в немыслимую грязь, из которой не будет спасения.

А ещё это будет означать, что Якоб погиб. Погиб чудовищной смертью, как и все прочие, кого Челси умертвил на пути к сокровищу.

А может быть, дверь откроется – и на пороге возникнет Штольман. Уже знающий всё и обо всём. Даже о том, что два года назад Нежинская приказала убить Миронову. И тогда пощады не будет!

Или он снова пощадит её, и Нина Аркадьевна должна будет опять выбирать и решать, как ей жить дальше? Эта возможность тоже пугала.

Девятая кошачья жизнь подходила к концу. Царапаться больше не было ни сил, ни желания.

*

Канонада под окнами вырвала Нину из оцепенения. Закат окрасил комнату в траурно-лиловые цвета, словно изливавшиеся из пурпурной глубины рубина, лежащего на скатерти. Нина Аркадьевна встала, подняла камень, завернула его в платок и спрятала за корсаж. Что бы ни происходило на улице, это имело отношение к ней и к этому камню. Наступал судный день. Ей оставалось только ждать.

Она подошла к окну, вглядываясь в мимолётные тропические сумерки, но на самом деле ничего не видя. Ей казалось, что она ко всему готова. Но когда позади застучали решительные шаги, её плечи дрогнули. Потом обернулась непринуждённо и грациозно, сохраняя очаровательную улыбку на губах.

В комнату вошёл Штольман. За ним угадывался кто-то ещё, но в полутьме он не был виден отчётливо.

Итак, значит Штольман!

- Здравствуй, Якоб! Рада тебя видеть!

Он ничего не ответил. Грубый фараон не утруждал себя общепринятой вежливостью. Он просто стоял в дверях, дыша тяжело и шумно, словно после быстрого бега. Или просто сдерживал ярость? В сумерках не видно было лица. Нина подошла к столу и неторопливо зажгла свечи.

Потом подняла глаза и посмотрела на него с кокетливой улыбкой. Один бог ведает, чего ей стоила эта улыбка.

Штольман был небрит и страшен. Никогда еще она не видела его таким. Лицо в ссадинах, сюртук испачкан и порван на плече. Прежде Якоб даже в самых немыслимых обстоятельствах всегда выглядел с иголочки.

- Хочешь чаю? Или, может, шампанского – за встречу?

Она должна была бояться. По затянувшемуся молчанию, по тяжёлому дыханию, вздымавшему грудь, она понимала, что к ней явился судья, возможно, даже палач. Но она никогда не боялась Штольмана.