Александр Руджа - Хеллсинг: Моя земля (СИ)

А потом, в восьмидесятых, как-то пошли разговоры о том, что пора, наверное, помиловать всех оставшихся в живых нацистских преступников. Это никак не устраивало «Хеллсинг», поскольку публичная демонстрация помолодевшего Гесса произвела бы нежелательный эффект. Поэтому «узник Шпандау» быстренько совершил «самоубийство», на чем дело и заглохло. А над переправленным в Британию Гессом продолжили ставить эксперименты.

А потом он бежал. Стопятилетний старик, пусть и выглядящий куда младше, элементарно обманул охрану и скрылся, прихватив несколько особенно удачных штаммов «лилит». А через несколько лет начались те самые странные вспышки эпидемии, с которыми столкнулась уже наша группа.

— Очень, очень дальновидный поступок, — оценила я рассказ Алукарда. — Действия организации не вызывают ничего, кроме уважения.

— Сарказм — это прекрасно, — согласился он. — Но контрпродуктивно. Мы живем в реальности, где это уже произошло. Можно критиковать или не одобрять действия руководства, но это не будет иметь ни малейшего отношения к нынешней ситуации, где Руди уже руководит террористической организацией, угрожающей уничтожить Британию. Хотя, конечно, в том, что Интегре придется расхлебывать кашу, заваренную аж ее почтенным дедом, можно усмотреть определенный божий промысел.

— Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина, — понимающе сообщила я. — С детьми часто так. Плавали, знаем.

Алукард открыл рот. Потом закрыл. Откашлялся.

— Мы, похоже, заболтались. А время, между тем, не ждет. Мне пора.

Нам пора.

***

Странное это ощущение — находиться у кого-то в голове. Чувствуешь себя надутым гелием шариком, упруго бьющимся о стенки чужой черепной коробки, и только ахающим что-то неразборчивое своим писклявым голосом. Голова мутная — тело говорит мозгу, что спокойно лежит на минус каком-то этаже организации «Хеллсинг», на удобной кушетке в затемненном кабинете Интегры, но сознание-то не согласно! С его точки зрения, тело это с немалой скоростью перемещается сейчас по юго-восточному Лондону в направлении доков, и ищет сухогруз «The Еagle» с неизвестным портом приписки.

Город будто замер, затаился в предчувствии очередной вспышки бешенства. Движения на дорогах почти нет, в основном грузовые автомобили — это те работяги, кого хозяева смогли выгнать в рейсы, несмотря ни на что. В воздухе горькой отравой разлита неопределенность с металлическим привкусом страха. Небоскребы далекого Сити утопают в грязном тумане, и тоже выглядят заброшенными, выжидающими.

Лондон боится.

Сдержанные выступления пресс-служб правительства и министерства обороны никому не добавили оптимизма. Гладкие, лощеные мужчины в отличных костюмах говорили правильные, успокаивающие фразы, призывая не волноваться и не паниковать, заверяя, что компетентные органы ведут расследование деятельности террористической организации «Миллениум» и уже добились серьезных успехов в пресечении дальнейших нападений. Опасности для местных жителей, по их мнению, не было практически никакой.

Это, собственно, и пугало больше всего.

Когда высшие государственные чиновники говорят, что волноваться не надо — это значит, что правительство понятия не имеет, как справиться с угрозой. А из этого следует, что угроза серьезна, настолько серьезна, что лучше оставить пока при себе все сомнения и вопросы, взять на работе отгул, забиться в свою квартиру-гнездышко и не отвечать на звонки. Техника экстремального выживания была пока что для лондонцев в новинку, но горожане быстро учились.

Терминал Дартфорд — это уже за административными границами города, территория Большого Лондона. Здесь нет бесконечных блоков домов, по сторонам тянутся лишь грязно-серые луга с жухлой прошлогодней травой, а виднеющаяся в отдалении Темза из темно-серой, мрачной и строгой становится зеленовато-желтой, медленной и похожей на переваренный суп. Вдоль реки длинными макаронинами растыканы дебаркадеры, у которых швартуются грузовые суда. Где-то тут находится и наш искомый «Орел».

Ага! Алукард, глазами которого я наблюдаю за происходящим, легко минует дорожный блок, закрывающий проезд и проход на территорию. Дальше дорога ведет к старому форту, красивому и похожему то ли на снежинку, то ли на лист диковинного растения, но нам в форт не нужно, нам как раз сюда, к терминалу Тилбери.

Сухогруз с гордым именем «The Eagle» неказист, обшарпан, выкрашен веселенькой темно-зеленой краской, и, судя по высокой осадке, почти полностью разгружен. Впрочем, на палубе еще оставалось изрядное количество контейнеров, то ли пустых, то ли просто очень легких. Контейнеры эти образовывали настоящий лабиринт, в котором одинаково удобно было и заблудиться, и оторваться от внезапной погони. Руди, подлец, разумное место выбрал для встречи, в такой неразберихе даже вампир будет какое-то время дезориентирован.

Хотя это же Алукард — кто знает Алукарда?

Мы на борту, и пока ничто не указывает на враждебное присутствие, кругом тихо и пустынно, ну, не считая нескольких сотен цветных транспортных контейнеров, конечно. О, а вот и сюрприз — на палубе чьей-то заботливой рукой нарисована вполне понятная стрелка, указывающая вглубь контейнерного лабиринта. По всей видимости, здесь прошли заботливые люди, заинтересованные в нашей с Руди встрече. А может, и не люди это были.

И цвет стрелки, конечно же, кроваво-красный.

«Докладывай, Виктория,» — это уже Интегра интересуется у моего почти бесчувственного тела, оставшегося на базе. А мне ничего и отвечать не хочется, мне сейчас в голове у Алукарда вполне удобно, здесь спокойно, интересно и безопасно. Век бы отсюда не вылезала.

Алукард перехватывает мою последнюю мысль и насмешливо хмыкает.

«Одно из самых больших заблуждений, полицейская».

Так, пора привести мысли в порядок и разделить их на собственные и чужие. Иначе недолго будет и разумом двинуться.

— Мы прибыли на место, приближаемся к точке рандеву, — докладываю через силу. Губы и язык словно бы не мои, такое впечатление, что я пальцами их двигаю, настолько странные ощущения. Только по голосу и понимаю — да, это пока что я.

«Держи меня в курсе,» — командует из неразборчивой дымки меня-прежней голос Интегры. И пропадает, съеденный картинкой меня-нынешней. Интересно, если я первоначально оказалась внутри истинной Виктории, то теперь, будучи упрятанной еще и внутрь Алукарда, кем я стала? Такое впечатление, что какой-то матрешкой.

Знакомое состояние — мандраж перед боем, переходящий, за неимением последнего, в легкий психоз и разговоры с самой собой. Раньше со мной тоже такое бывало — это ничего страшного, это проходит, и довольно быстро.