Мэтью Арлидж - Вышел месяц из тумана…

Мы бы воспользовались телефоном, но он требовал ввести ПИН-код и после трех неудачных комбинаций заблокировался. Мы орали и звали на помощь, пока не охрипли, но слышали в ответ только издевательски насмешливое эхо. Нам стало казаться, будто мы на другой планете и на много миль вокруг нас нет ни души. Скоро Рождество… Наверное, нас ищут… Но поверить в это здесь, в окружении невообразимой гулкой тишины, было невозможно.

Вариант побега скоро отпал, и мы сосредоточились на выживании. Грызли ногти до тех пор, пока пальцы не начинали кровоточить, и жадно сосали кровь. На рассвете слизывали с плиток капли конденсата. Желудки требовали еды. Мы всерьез подумывали, не съесть ли одежду, но отказались от этой идеи. По ночам здесь холодно, и голышом мы, наверное, замерзли бы насмерть. Ну и еще мы согреваем друг друга.

Только вот… То ли мне так кажется, то ли наши объятия на самом деле стали уже не такими жаркими? Не такими крепкими? Мы цепляемся друг за друга и помогаем друг другу, лишь бы не остаться в этом страшном месте в одиночестве. Коротаем время, играем в какие-то игры, фантазируем, что будем делать, когда помощь все же придет: что будем есть, что скажем дома, какие подарки получим на Рождество. Вот только игра занимает нас все меньше. Мы все отчетливее осознаем, что нас привели сюда ради какой-то цели, и наши надежды на хеппи-энд тают с каждым часом.

– Эми?

Молчание.

– Эми, пожалуйста, скажи что-нибудь.

Она не смотрит на меня. Не разговаривает. Неужели я потерял ее навсегда? Пытаюсь догадаться, о чем она сейчас думает, но у меня ничего не получается.

Может быть, ей просто нечего мне сказать. Мы все перепробовали, изучили каждый дюйм нашей тюрьмы. Не делали только одного – не прикасались к пистолету. Он так и лежит на прежнем месте, как будто дразня нас.

Я поднимаю голову. Эми смотрит на пистолет. Поймав мой взгляд, она опускает глаза. Возьмет она пистолет или нет? Пару недель назад я сказал бы: нет, ни за что. А сейчас? Доверие – штука хрупкая. Заслужить его трудно, а потерять легко. Сейчас я больше ни в чем не уверен.

Кроме того, что один из нас умрет.

Хелен Грейс вышла в вечернюю прохладу и с удовольствием сделала глубокий вдох – какое счастье. Она замедлила шаг, смакуя мгновения блаженства. Мимо плотными потоками текла толпа покупателей.

Хелен направлялась на саутгемптонский рождественский рынок. Протянувшийся вдоль южной стены торгового центра Уэст-Ки, рынок каждый год привлекал желающих приобрести оригинальные ручной работы изделия, каких не сыщешь ни в одном вишлисте «Амазона».

Хелен терпеть не могла Рождество, но подарки Анне и Мари обязательно покупала. И раз уж она шла на уступку праздничному обычаю, то отрабатывала номер по полной программе. Выбирала украшения, ароматизированные свечи и всякие безделушки и не скупилась на лакомства: финики, шоколад, до неприличия дорогой рождественский пудинг и обязательно – коробку мятно-шоколадных конфет, которые обожала Мари.

Вырулив на своем «кавасаки» с парковки Уэст-Ки, Хелен быстро проехала через центр и свернула на юго-восток, к Уэстону. Из мира веселья и достатка – в мир лишений и отчаяния, туда, где, загораживая горизонт, возвышались пять монолитных многоквартирных башен. Годами они приветствовали приближающиеся к Саутгемптону с моря суда и – основательные, футуристические, внушающие оптимизм – в прошлом были вполне достойны подобной чести. В прошлом, но не сейчас.

В наибольшей степени упадок затронул Мельбурн-тауэр. Четыре года назад на шестом этаже взорвалась подпольная наркофабрика. Зданию был нанесен огромный ущерб – из него как будто вырвали сердце. Городской совет обещал сделать ремонт, но начавшийся экономический спад поставил на этих планах крест. Дом по-прежнему значился в очереди на реконструкцию, но в то, что она скоро начнется, никто уже не верил. Большинство жильцов из него выехали, а дом так и стоял – израненный, брошенный, всеми преданный. Теперь его облюбовали наркоманы и сквоттеры – те, кому некуда больше идти. От него так и веяло мерзостью запустения.

Хелен оставила мотоцикл подальше от башен и пошла пешком. Вообще-то женщины предпочитали не прогуливаться здесь по вечерам, тем более в одиночку, но Хелен за свою безопасность не боялась. Местные знали, кто она такая, и, едва завидев ее фигуру, торопливо уступали дорогу, что ее вполне устраивало. Сегодня, если не считать своры собак, крутившихся возле обгоревшей машины, ей не встретилось ни души. Старательно переступая через разбросанные шприцы и презервативы, Хелен вошла в Мельбурн-тауэр.

На четвертом этаже она остановилась перед дверью с номером 408. Некогда милая и уютная, теперь эта квартира напоминала Форт-Нокс. Дверь с многочисленными врезными замками, внушительного вида решетка. Необходимость такой защиты объясняли злобные надписи на стенах – шиза, дебилка, недоделанная. В квартире жили Мари и Анна Стори. Четырнадцатилетняя Анна была инвалидом. Она не разговаривала, не могла самостоятельно есть и ходить в туалет и полностью зависела от матери, делавшей для дочери все возможное. Они существовали за счет благотворительности, продукты покупали в дешевом супермаркете «Лидл», экономили на отоплении. И все бы ничего – так распорядилась судьба, и Мари не озлобилась и не ожесточилась, – если бы не местные подонки. Пусть они росли в неблагополучных семьях и не имели шансов найти себе достойное занятие, разве это могло служить им оправданием? Мерзкое хулиганье. Они не просто преследовали и запугивали несчастную женщину с больной дочерью – они находили в этом удовольствие.

Все это Хелен прекрасно знала, потому что познакомилась с Анной и Мари при определенных обстоятельствах. Один из здешних подонков – злобный, с угреватой физиономией недоумок по имени Стивен Грин – однажды попытался поджечь квартиру Стори. Пожарные подоспели вовремя, так что от огня пострадали только прихожая и гостиная, но Мари и Анна успели перепугаться до ужаса. Хелен воочию видела их страх, когда проводила опрос потерпевших. В полиции поджог расценили как покушение на убийство, и следствие искало виновных. Как ни старалась Хелен, дело из-за отсутствия свидетелей так и не дошло до суда. Она уговаривала Мари переехать, но та заупрямилась. Они давно жили в этой квартире, оборудованной с учетом ограниченных возможностей Анны, – так с какой же стати им переезжать? Чтобы укрепить входную дверь, Мари продала остававшиеся у нее ценности. А через четыре года взорвалась наркофабрика. До того в подъезде исправно работал лифт и квартира 408 представляла собой вполне приемлемое жилье. Теперь же она превратилась в тюрьму.