Юлия Фаусек - Детский сад Монтессори (сборник)

Практиковала я также и лепку кирпичиков (при помощи формочек), но эта работа требовала большого места для хранения кирпичиков, которые дети изготовляли в большом количестве с целью построить общий дом. Кирпичиков было изготовлено много, но дома построить так и не удалось. Лепку кирпичиков лучше всего производить летом на воздухе, так как тогда они и сохнут лучше, и чтобы сложить стены дома, нужно приготовить цемент, а это лучше делать не в комнате. Опыт в этом отношении был у нас летом в 1917 году на летней площадке, но с детьми более старшего возраста (7–9 лет).

Давала я также детям ножницы и бумагу и, чтобы упорядочить эту работу, давала им небольшие куски цветной бумаги, на которой они обрисовывали железные геометрические вкладки, а затем вырезывали полученные фигуры. Самым маленьким нравится просто кромсать бумагу на кусочки: у нас был маленький трехлетний мальчик (в 1915 году), который рвал все, что ни попадалось ему в руки; когда он видел, что дети вырезывают ножницами, он брал их также и резал как попало и что попало. Я дала ему газетные листы, и он, сидя на полу, резал их в течение двенадцати дней. «Где моя работа?» – спрашивал он, входя в рабочую комнату, и принимался за ножницы и газеты. На тринадцатый день он стал работать с материалом (застегивал пуговицы и расстегивал на рамках в течение долгого времени).

Больше всего маленькие дети любят вырезывать картинки (как любят и раскрашивать их), но это приходилось делать редко, так как стоило это дорого, а после 1917 года и совсем прекратилось за неимением средств, а имевшийся у меня запас из старых книжек и журналов тоже прекратился.

Практиковавшийся у меня, доступный маленьким детям ручной труд занимал у нас минимальное место для детей до пяти– шестилетнего возраста.

Кроме того, я должна упомянуть, что все описанные выше формы ручного труда для маленьких детей никогда не были даваемы мною сразу все: каждая форма тянулась в течение долгого периода времени, например, если дети лепили, то эта работа не перебивалась вырезыванием или плетеньем. Бывало так, что дети занимались лепкой в течение полугода, другое полугодие плели. И это исходило не от учительницы, а от самих детей; они в большинстве были преданы одной и той же работе; были такие, которые хватали то одно, то другое, но они вообще ничего не доводили до конца. Я должна заметить также, что ручной труд я вводила очень постепенно, только тогда, когда дети более или менее упорядочатся (если это были новые дети), и никогда не давала его в начале года (если были дети, уже посещавшие детский сад) и, кроме того, никогда не давала его в утренние часы работы, чтобы ничем не нарушать работы детей с дидактическим материалом.

Что касается ручного труда вообще для детей более старшего возраста (от 6 лет), то в этом отношении Монтессори придерживается того взгляда, что он должен быть в соотношении с кустарным промыслом той местности, в которой находится школа, а потому учительница должна сама изучить его по-настоящему.

Обычно говорят, что Монтессори убивает детскую фантазию, не развивает воображения, изгоняя из дошкольных учреждений детское творчество и сказку, а между тем дети «творцы и фантазеры по своей природе, и мы должны идти навстречу этим их стремлениям».

Что касается детского воображения и творчества, то это большие вопросы, на которых я не могу останавливаться. Так называемой же детской «фантазии» Монтессори не придает особого значения и не старается культивировать эту сторону ребенка, в сущности приближающую его к дикарю, ибо эта фантазия есть просто фантазирование, иллюзорность, владеющая маленьким ребенком потому, что он не познал еще самых простых реальных вещей и не обладает опытом. Монтессори старается не задерживать ребенка на этой стадии дикарского состояния, а, наоборот, дает ему возможность поскорее приспособиться к условиям культурной жизни и познавать реальные вещи, его окружающие.

Действительно, должны ли мы поддерживать эту детскую иллюзорность? Недавно попала в мои руки книжечка рассказов Бялика, и я вычитала в ней такие слова: «Я (маленький мальчик) забирался в какой-нибудь уголок, одиноко сидел, мечтал и сосал (палец)… О чем я мечтал, я не знаю… Я прятался, как улитка в раковину, и грезил наяву. Все, что я видел и слышал вокруг, мне казалось сном, сердце мое наполнялось немым изумлением, бесформенными и безыменными мечтами. Я всему удивлялся… Бой часов, тени и пятна на стене, безмолвие пустой комнаты, темнота под кроватью, туфли, валяющиеся там, мелкие кружочки в тени от окна, летающая пыль – все эти мировые загадки, тайны, требующие разрешения, а я блуждаю и гибну среди них, как муравей в траве». Мировые загадки, тайны, требующие разрешения, которые оказываются просто-напросто боем часов, тенями, темнотой под кроватью, туфлями, пылью и прочим. Сколько еще таких загадок, таких тайн окружают маленького ребенка, погружая его сознание в смутное состояние полусна, полубреда, а нам совершенно неизвестно, чего больше в этом состоянии: наслаждения или страдания. Надо полагать, что второго больше; мы это должны знать из собственного опыта. Ум ребенка бьется в этом хаотическом мире и часто, не только не находя помощи, но еще и получая достаточный багаж хаоса со стороны взрослых, которые сознательно или бессознательно нагружают им ребенка в виде чудесного в форме сказок, находится в большой опасности по пути к гибели: «… а я блуждаю и гибну среди них, как муравей в траве», – прекрасными словами выражает это состояние детской души художник.

Я не рассказывала и не рассказываю сказок маленьким детям, ибо, по завету Монтессори, не хотела и не хочу поддерживать легковерия, свойственного незрелому уму маленького ребенка, лишенного опыта и знания реальности, которому недостает еще критической способности различать истинное от ложного, красивое от грубого, возможное от невозможного. Сказки развивают в детях иллюзорное воображение, основанное на отсутствии реального знания, на пустой доверчивости, а в пустоте, созданной впечатлениями несуществующего мира, «фантазия легко разыгрывается, расплывается, ибо ей не хватает опоры, чтобы развиваться нормально», – говорит Монтессори.

«Зачем рассказывать детям сказки, – сказала мне одна из учительниц-монтессорок в Италии, – когда все то, что окружает ребенка, является для него загадкой, и мы должны давать детям средства отгадывать загадки, а не преподносить ему новые, на которые он не может найти ответа».

«Разве звери разговаривают, разве куклы могут ходить и говорить, разве дети могут летать, разве есть колдуны и феи, лешие и бабы-яги?» – вот какие вопросы слышат часто взрослые от детей, которых сами же усердно угощают сказками. «Нет, это только в сказках» получают дети в ответ, и кто знает, не западает ли тогда в сознание ребенка недоуменный вопрос: «Зачем же меня обманывают?» Ведь в этом возрасте ребенок не может еще оценить поэтического вымысла.