Елена Макарова - Освободите слона

– Это я прорабатывал. Крестики – теоретические выкладки, кружочки – наглядные примеры.

Кружочков было значительно больше.

Недавно, просматривая видеозапись наших бесед с папой, я услышала из его уст рассказ о моем детстве. Наш разговор состоялся десять лет тому назад, и покуда папа был жив, у меня не было необходимости возвращаться к тем съемкам.

В детстве я несколько лет провела в больнице. В нескольких километрах от станции Турист за высоким забором стояли, раскиданные по лесной территории, корпуса. Ходячие жили в одном корпусе, а лежачие – в другом. «Школа» находилась в «лежачем» корпусе. Там же была и палата для маленьких калек.

После уроков я отправлялась к ним устраивать «театр». Мы разыгрывали спектакли «на руках», роли исполняли пальцы. Указательный: «Здрастье-здрастье», Большой: «Ура!» Два указательных (беседа): «Как дела? Хорошо. Сейчас придет комиссия, прячьтесь!» Пальцы сжимаются в кулак. Средний (вылезая из кулака): «А где же дети?» Все пальцы встают: «А вот они мы!» Средний: «Какие хорошие дети, а что вы здесь делаете?» Все пальцы двигаются: «Мы играем!» И т.д. и т.п.

Я лепила для них макеты. Лес. Море. Город. Всё как настоящее, только маленькое. Рассказывала сказки о жизни – про прозрачные сосульки над входом в корпус, про пегую лошадь, которая привозит им в телеге молоко в больших бидонах.

Руки у калек непослушные. И я лепила их руками. Это доставляло им неимоверное наслаждение. Вместо пальцев мы стали играть с «шариками», «колбасками» и «лепешками», и, надо сказать, наши спектакли стали куда разнообразней. Ведь шарик – это и голова, и мяч, и солнце, и полная луна, колбаска – это ствол и змея, лепешка – это шапка, и поле, и облако.

Как-то я вымолила у воспитательницы разрешение привести папу в этот корпус.

«Я был потрясен, – говорит папа, – тем, как ты, десятилетняя, понимала их. Когда тебе был годик, мы гуляли с тобой на бульваре, в коляске, и ты увидела группу немых и стала повторять их жесты, ты с ними разговаривала на их языке, но женщина, которая их сопровождала, сочла, что ты их передразниваешь, и велела тебя увести. И вот чудо: ты появляешься в палате, и понурые, бледные, прикованные к кровати дети улыбаются, тянут к тебе ручонки, и ты по-деловому раздаешь пластилин, но только тем, кто может удержать его в руках; тем, кто не может, ты быстренько что-то лепишь: уточку, или ослика, которые «здороваются» с ними за пальчик… И я подумал тогда: вот предназначение! И ведь правда, ты совсем не изменилась…»

Когда-то папа написал обо мне:

По-моему, похоже. Разве что с рождением детей я перестала лепить «трагические души». А уж когда стала заниматься с маленькими детьми, вообще забыла, как эти души выглядят.

В 70-х годах стараниями Б.И. Будницкого, директора музыкальной школы в Химках, возникла «Студия эстетического воспитания» для детей от 3 до 7 лет. Нас было пятеро педагогов – по логике, иностранному языку, живописи, ритмике и лепке. 250 малышей, 15 групп. Каждое занятие длилось полчаса, занимались мы дважды в неделю, группы переходили из класса в класс. Мы изобретали велосипед, хотя представляли себе, что в магической стране под названием ЗАГРАНИЦА есть все, и на нашем «велосипеде» там уже вовсю ездят. Но мы себя недооценивали. Мы-таки создали за пять лет свою школу, просто нам не дали в ней работать.

Например, Рамзия Камалова, педагог по логике, переплюнула саму Монтессори. На секретном заводе, где работал ее муж, специально для нашей студии были изготовлены большущие разноцветные пластиковые кубы, шары, пирамиды и конусы. Малыши играли с ними и внутри них, то есть физически обживали и изучали пространство геометрических форм. Этот сенсорный опыт закреплялся в работе с конструктором, составленным из тех же самых элементарных форм.

Мы играли. Всматривались и вслушивались в детей. Обсуждали после занятий каждого ребенка. Это было невероятно живым процессом. И он приносил «побочные» результаты. Дети вдруг избавлялись от заикания, невротических тиков, у гиперактивных детей налаживалась концентрация внимания, неуверенные становились более уверенными и т.д.

Детей все прибывало, и это насторожило чиновников из Минпроса (где утвержденные методики?) и горкома (где идеология?). Машина заработала. Сначала уволили директора, затем нас.

Мы с Рамзией нашли убежище в клубе «Современник». Через три года история повторилась. Студия была закрыта, скульптуры переломаны, рисунки разорваны.

При советской системе детей надо было с малолетства приучать к неволе, вводить в рамки. А мы их из рамок выводили. Система этого допустить не могла.

Как-то мне в руки попал каталог детских рисунков из концлагеря Терезин. Рисунки из концлагеря – и поразительное ощущение свободы. Что за парадокс? «С детьми работала Фридл Дикер-Брандейс, она спасала их души уроками рисования». Кто такая эта Фридл? У кого узнать? Может, кто-то из ее учеников выжил?

В 1988 году, заполняя анкету на выезд за границу, в графе «Цель поездки» я написала имя Фридл. И меня выпустили, впервые за 20 лет! Так я оказалась в Праге, в Еврейском музее, где хранились детские рисунки и картины Фридл.

Раскрыв первую папку с рисунками, я поняла – моя жизнь изменилась. Куда меня несет и что будет дальше?

С той поры прошло много лет. В списке профессий появилась еще одна графа «историк». В этом качестве меня, в основном, и знают нынче. «Елена Макарова, историк из Иерусалима». История занята прошлым, она собирает разрозненные документы в цельную картину, связывает прошлое с настоящим.

Через терезинские рисунки я «попала» в школу «Баухауз», где прежде училась Фридл. Там она прослушала курс лекций Пауля Клее о детском творчестве. Клее говорил, что маленькие дети, подобно первым художникам, оставившим нам на память наскальные изображения, заняты созданием символической (знаковой) картины мира, а не копированием реальности.

Я думала и писала об этом, не зная ни про существование Фридл, ни про педагогические идеи Клее. Позже я прочла у Фридл: «Книга всегда пишется сообща, даже если авторы незнакомы друг с другом и их разделяет пятьдесят лет». Все правильно, столько времени и прошло.

«Клее – неустанный творец, – писала Фридл. – Он обладает безудержной силой, от которой захватывает дыхание, внутренним зрением, позволяющим видеть насквозь и со всех сторон…»

Чтобы рассмотреть «внутренним зрением, позволяющим видеть насквозь и со всех сторон» все, что было нарисовано и прочесть все, что было написано в Терезине и о Терезине, нужно было сменить образ жизни, превратиться в архивного червя, читать документы на языках оригинала. Зачем?