Екатерина Мурашова - Дети взрослым не игрушки

Зато практически сразу (вместе, параллельно с нею самой) стал проявляться мир – с красками, с эмоциями. Она воспринимала это почти как чудо:

– Вау! Представляете, я люблю смотреть открытки с котятами!

– Ну кто ж их не любит, – усмехалась я.

– Оказывается, я терпеть не могу свою контору!

– Составляйте резюме. Видимо, скоро понадобится…

– Я боюсь закатов. Мне кажется, оно потом не взойдет!

– Взойдет, взойдет… А пока попробуйте присмотреться к рассветам.

– Мне так жалко мою сослуживицу! Она ухаживает за тяжело больной мамой, а муж ревнует и угрожает уйти…

– Вот козел-то!

– У моего сына две макушки, и они по-разному пахнут!

– Кажется, две макушки – это счастливая примета…

Все-таки личность – полезная и приятная вещь. Всем, кто еще не обзавелся, – рекомендую.

– Вот скажите, пожалуйста, вам ботокс нравится? Как вы к нему относитесь?

– Что-о-о? – я вытаращила глаза. Моей посетительнице Любе на вид было лет четырнадцать-пятнадцать. Она была очень мила: большие глаза, вьющиеся темно-каштановые волосы, высокий лоб. Какой ботокс?! Зачем?!

– Категорически отрицательно! – твердо сказала я.

– Ага. Я, в общем-то, вижу, – кивнула Люба. – У вас лицо живое.

У самой лицо серьезное, умное, чуть-чуть намек на улыбку; чем-то похожа на курсистку с портрета Ярошенко.

Я перестала понимать, что происходит, и решила предоставить ситуации развиваться самостоятельно. Расскажет же она мне, в конце концов, в чем, собственно, дело.

– Еще я с детства очень люблю читать, – сообщила мне Люба.

– А сколько тебе сейчас-то лет? – не выдержала я.

– Исполнилось пятнадцать. Я разные жанры читаю: по истории люблю, фэнтези немного, очень люблю классику – нашу, английскую, французскую. Последнее время читала мемуары.

Очень хорошо. Если она хотела произвести на меня впечатление – произвела. Можно двигаться дальше. Люба как будто услышала мои мысли.

– У меня полная семья. Мама, папа, бабушка, мой старший брат (ему 21 год, он учится в институте), и еще с нами живет папина сестра, у нее своей семьи не сложилось, но она помогала нас с братом растить, много с нами занималась и сейчас мне помогает, по математике и английскому, и даже брату – проекты по английскому делать. Мы все ее очень любим. И мы обеспеченная семья. Все работают, даже бабушка, и Владик у папы подрабатывает. А у папы своя фирма.

Я с удовольствием все это выслушала. Приятно знать, что у кого-то в большой семье все хорошо и ладно скроено. Это повышает базовое доверие к миру. Но при чем тут ботокс?

– Я на самом деле у вас уже однажды была – с мамой, когда я в детский сад отказывалась ходить. И еще потом – мама с братом, когда он в десятом классе по крышам лазал, но я тогда в коридоре сидела. Вы, наверное, не помните… – Я кивнула в знак согласия: не помню. – А еще я ваши рассказы в «Снобе» читаю. И вот теперь я пришла с вами посоветоваться: это мне про мир и про себя кажется, или оно на самом деле?

Я тут же снова насторожилась. Это смотря что ей в ее пятнадцать лет «кажется». Скорее всего, нормальная подростковая ерунда: красива я или некрасива, любит – не любит, все ли в мире придурки, почему же меня никто не понимает и прочее в таком духе. Но никак нельзя упускать из виду и другие, драматические вероятности.

– И что же конкретно тебе кажется?

– Я уже давно, когда читала романы, книги про XIX век, удивлялась. Но тогда я думала: они все врут немного, преувеличивают… Для бо́льшей красивости и понятности – наверное, так можно сказать. А теперь я немного мемуаров из того времени почитала и даже из XX века – и уже сомневаюсь…

Решила ждать, пока она сама скажет. Жди! – мысленно приказала я себе, все еще ничего не понимая. Не торопи ребенка, подросткам трудно формулировать свои мысли, особенно сложные, и у взрослых всегда есть соблазн доформулировать, переформулировать за них. А у них, в свою очередь, есть соблазн ухватиться за лучше сформулированную, но чужую мысль, присвоить себе предлагаемое. И как же в таких обстоятельствах научиться внятно и последовательно мыслить самому?

– Раньше мне казалось, что они по-другому проявляли свои чувства, а теперь мне уже кажется, что они и на самом деле чувствовали по-другому. Не так, как мы. Прочтите… ну вот любой практически роман. Они же там то и дело все бледнеют, краснеют, падают в обмороки, шатаются, хватаются руками за всякие предметы, чтобы устоять на ногах, рыдают от радости, скрежещут зубами от злости… Скажите, вот вы когда-нибудь в обмороки падали?

– Ага, – припомнила я. – Два раза. Один раз – не твое дело почему, а второй раз – грибами отравилась.

– Ну вот. А все мои родные и знакомые и я сама – ни разу.

– Так тебя это расстраивает, что ли? – уточнила я. – Хотелось бы, чтоб падали?

– Да не в этом дело! Мне кажется, наши чувства, эмоции сегодня – они другие, чем были тогда. Мы меньше, слабее расстраиваемся, меньше радуемся, меньше вообще… не знаю, как правильно сказать… Переживаем – вот правильное слово!

Я даже в ладоши хлопнула от удовольствия, приветствуя одновременно и ее, и себя. Именно это слово я хотела ей подсказать – и удержалась-таки, не подсказала. И она сама его нашла!

– Оно – как есть из глубокой или мелкой тарелки… – литературная Люба позвала на помощь метафоры.

– Да! – мне казалось, что теперь наконец я ее поняла. – Скорее всего, твое наблюдение действительно имеет отношение к реальности. И этому есть объяснение. По сравнению с нашими предками у нас очень много всего: людей вокруг, вещей, информации, событий. И все это обширное поле надо как-то пережить, отреагировать на него эмоционально. Поэтому эмоции получаются широкие и мелковатые, если считать, как ты предлагаешь, в тарелках.

– Это грустно, – сказала Люба, глядя на носки своих туфель-лодочек. – Если нам никогда ничего вот так, как там описано, не почувствовать. Не пережить.

– За все надо платить. Наша жизнь намного удобнее в бытовом смысле и намного свободнее, чем у наших предков, у каждого из нас на порядок больше возможностей – это ты понимаешь?

– Да, понимаю, – кивнула девочка и тут же вскинула взгляд. – То есть чем меньше возможностей, тем больше мы уходим вглубь эмоций?

Я заколебалась, не зная, что ответить.

– Крестовые походы? Теремные барышни? «Унесенные ветром»? Индийские фильмы? Террористы-смертники?

Я молчала, судорожно пытаясь уследить за скачками ее мыслей. В общем-то, логика в них явно сохранялась. При лишенности, жесткой ограниченности возможностей, информации, ресурсов, даже пространства эмоции цветут пышным цветом, компенсируя, модифицируя практически всё. Иногда – достраивая, а иногда – попросту подменяя собой реальность.