Ирина Млодик - Ограниченные невозможности. Как жить в этом мире, если ты не такой, как все

Сначала она встречала людей. Когда бомбежки только начинались и было страшно. Когда звенели стекла, грохотало, свистело, лопалось. Когда она видела, как вдалеке рушились стены домов. Менялся привычный пейзаж, которым она любовалась, сколько себя помнит: аккуратные цветные трехэтажные дома, из которых состояла главная улица, тополя, выросшие задолго до ее рождения. Летом деревья, аккуратно высаженные вдоль улицы, превращались в зеленую реку, текущую далеко на север.

Маленькие улочки вливались в главную улицу, как ручейки. Справа, подальше – река, водная граница города, за ней вдалеке дачи, коробочки с земельными наделами, количество которых росло год от года. Налево от основной улицы виднелись еще несколько кварталов, школа с квадратом футбольного поля. За школой – парк и их больница, стоящая почти вплотную к лесу. Год за годом из окон ее квартиры город представал как на ладони: снежно сверкающий короткими зимами, серый в межсезонье, золотой ранней осенью и, конечно, зелено-лазоревый летом. Небо было любимым героем пейзажей поздней весны и лета: облака немыслимых цветов и форм, свет, изменяющий все вокруг, летние закаты, заливающие город цветом счастья.

В детстве она часто завидовала себе. Жить в этом доме, единственном стоящем на крутом холме, да еще на самом высоком шестом этаже с видом на это великолепие! Это ли не счастье! Позже она старалась забыть, какую цену пришлось заплатить за такое особое положение.

Солнце уже совсем село за лес, и в сумерках покалеченный разрывами город показался ей чужим, изменившим своей топографии. Смотреть на него было больно.

Она постояла еще минутку в надежде снова увидеть печальную процессию. Потом попыталась вспомнить, в какой переулок они свернули. Отошла. Задернула шторы. Замирая от дурных предчувствий, проверила свет. Электричество было. Почему, она не понимала. Когда наступала ночь, город погружался в полную темноту. Все это время она панически боялась остаться без света. Бомбежки, казалось, должны были разрушить все: подстанцию, линии электропередач, водонапорную станцию. Но в ее доме почему-то была вода и электроэнергия. Дом от бомбежек почти не пострадал – возможно, потому что стоял в отдалении, на холме.

Значит, те, кто выжил, видят, что в ее окнах каждую ночь горит свет. Значит, когда-нибудь придут.

Очкарик все-таки споткнулся о кусок покореженной арматуры, немного не дойдя до крыльца, почти удержался на ногах, но все же кривая железка с опасно острыми краями больно покарябала ему ногу. Пытаясь удержать равновесие, он слегка завалился на Психа, тот дернулся, испугавшись и тоненько вскрикнув, и чуть не свалил Корявую.

– Тихо! Что еще? – Каланча повернулась и едва успела подхватить девочку, обычно рывками передвигающуюся на неловких ногах, покалеченных детским церебральным параличом. Корявая пошатнулась, неловко вцепилась в ее пальто и с большим трудом устояла на ногах.

– Мы почти пришли. Толстый, возьми Очкарика за руку и веди его, здесь уже совсем темно. Сейчас зайдем в сени, там вообще темень. Здесь высокое крыльцо. Заика, а ты помогай мне с Корявой, возьми ее за другую руку, здесь очень высокая ступенька.

– Я не пойду. Это не наш дом. Мы жили в другом доме. В этот я не пойду. Это не наше крыльцо. Я хочу в наш дом. Отведи меня в наш дом. – Псих закачался, попятился от крыльца и чуть не наткнулся спиной на кривой штырь, торчавший напротив его спины.

– Стой! – еле успела подхватить его Каланча. – Я же тебя предупреждала. Вспомни, о чем я говорила с тобой перед выходом. Ну же! Вспоминай!

– Нам нужно переселиться в другой дом. Ты нашла дом, в котором будет тепло, потому что там есть печка. А скоро наступят холода. Но я не хочу в другой дом. Я хочу в наш. В нашем доме три комнаты, один туалет, четыре вентиля, восемь окон… – Псих, как всегда, не смотрел на нее, говорил куда-то в темноту, начиная раскачиваться.

Она присела на корточки, повернула его голову к себе:

– Посмотри на меня, Псих. Я понимаю, как ты не любишь, когда все меняется. Тебе всегда это кажется плохой идеей, всегда чудится опасность. Тебе трудно привыкать к новому. Но мы должны это сделать, слышишь? Иначе мы все погибнем. Понимаешь? – она старалась заглянуть в его глаза, но уже знала, что ее затея обречена на провал. Можно повернуть его голову, но невозможно заставить его смотреть на нее. Он всегда смотрит сквозь нее, как будто она прозрачная. Ну почему для нее это так невыносимо?

– Так, послушай. В новом доме нам тоже нужно будет посчитать все вентили, окна, двери, комнаты и даже розетки. Я надеюсь, ты поможешь мне, я одна не справлюсь. Поможешь? Будешь отвечать за инвентаризацию. А еще там есть печка и дрова. Неисчислимая куча дров, их вообще, кроме тебя, никто не сможет посчитать.

– Я посчитаю. Неисчислимой кучи не бывает, всегда бывает определенное количество. В нашем доме было четыре вентиля…

– Знаю, знаю. Вот и отлично, пойдем, – они вернулись к остальным. Толстый уже взобрался на крыльцо, и они вместе с Заикой затаскивали Корявую. Очкарик тер ногу и растерянно оглядывался по сторонам.

Женщина взяла слегка упирающегося мальчишку за плечи, подвела его к крыльцу и шепнула: «Ну, Псих, давай, прошу тебя!» Подхватила Очкарика, толкнула дверь, и они оказались в темных сенях.

Она сто раз пожалела, что они не вышли раньше. Темнота наступила быстрее, чем в те два дня, когда она ходила на разведку. Она не учла, что сегодня очень пасмурно, и даже день казался сумеречным, что уж говорить о вечере. Они едва успели до полной темноты. Она постарается на ощупь найти свечи. Объявив детям игру «Статуя», она оставила их в сенях, на ощупь нашла входную дверь и вошла в дом.

Свечи лежали в шкафу – вперед и направо. Надо было заранее достать их и положить на стол, да и подсвечники найти. Но кто же знал, что придется здесь шарить в полнейшей темноте. К счастью, все оказалось там, где она ожидала: и шкаф, и свечи. Зажигалка в кармане, и… да будет свет.

Она вернулась в сени. Дети честно исполняли команду «замри». Скомандовав статуям ожить, она помогла им зайти в дом. Осталось зажечь керосинку, которую она нашла еще несколько дней назад, и станет совсем светло.

– Сегодня играем в игру «чей бутерброд вкуснее», пьем воду – и спать, а завтра будем пробовать топить печку.

– Я в т… я в ту… – Заика, белокурое голубоглазое чудо, смотрит на нее, широко открывая рот и мучительно стараясь извлечь из себя звуки.

– Она в туалет хочет, – договаривает за нее Толстый. Его руки испачканы, волосы висят сосульками, он явно волновался и вспотел.

– А ты откуда знаешь? – Ее давно забавляет желание мальчишки все время договаривать за Заикой.

– Знаю, – краснеет он, – я и сам хочу.