Олег Дивов - День вампира (сборник)

Гош вскарабкался на миномет и положил Цыгану руку на плечо. Тот посмотрел в ответ тоскливыми собачьими глазами.

– Я хочу знать, кто моя жена! – потребовал Костя. В его голосе, прежде звонком и яростном, начали пробиваться тревожные плачущие нотки. – Где мои дети! И какая дрянь устроила нам это все, я тоже хочу знать! Мне нужно, понимаете?!

– А нам что, не нужно? – осторожно спросил Большой. – Костя, ты здесь не один такой.

– Ты вспомнишь, – пообещал Костя. – Ты очень много вспомнишь. Так много, что не сможешь вынести. Столько, что впору пулю в лоб!

– Сколько же у нас горя впереди, ребята… – прошептал Цыган. – Кончаются игры в ковбоев, наступает просто жизнь.

– Костя, не форсируй события, – попросил Гош. – Может, ты еще не успел жениться.

– Как же! – раздраженно фыркнул Костя. – Не дождетесь!

Большой вдруг навострил уши.

– Это у меня слуховая галлюцинация? – спросил он. – Или кто-то скачет?

Все повернулись к лесной дороге, выходящей на перекресток под острым углом. Из леса действительно раздавался цокот копыт.

– Галопом шпарит, – определил вернувшийся к действительности и немного успокоившийся Костя. – Лезем внутрь! Мало ли, кто там…

– Черт возьми! – Гош хлопнул себя рукой по лбу. – Конечно же! «Молодые стрелки»! Костя, твоего Арканзас Дейва играл Кристиан Слейтер! А Билли Кида – Эмилио Эстевес! А Дока Скурлока… Ой, правда, на самом деле полезли внутрь!

– Вот именно, – согласился Костя, исчезая в башне. – Но все равно спасибо за информацию.

– А музыку ко второй части писал Бон Джови! – крикнул Гош, убегая к траспортеру.

– Я же говорю – крыша едет, – печально сообщил Цыган, опуская ноги в люк. – Эх, Гриша, залатай мне крышу! Черт бы вас побрал, русские! У меня ведь должна быть своя национальная культура, богатая и древняя. Кирилл и Мефодий, все такое… А я только и помню, что переход Суворова через Альпы, да «болгарский слон – младший брат русского слона»…

– Какой ты болгарин! – пробурчал Костя снизу. – Ты по национальности москвич!

– Я по национальности Регулятор! – ответил Цыган. – А ты ренегат. Променял светлую мечту о Диком Западе на дурацкие воспоминания о «Ред Вингз». Кстати, они взяли Кубок тогда?..

На горизонте Тула ждала очередной плюхи, но миномет так и не был развернут в боевое положение.

– Тут деревня недалеко, – сказал Цыган, разглядывая карту. – У озера. Поехали?

– В баньку… – мечтательно промурлыкал Большой. – Хорошо бы.

– Как с лошадью разберемся? – деловито спросил Гош.

Генри, снова оседланный и, похоже, абсолютно счастливый, мирно пасся на обочине. Костя, хмуро разглядывая вновь обретенного друга, курил неподалеку.

– Я тебе разберусь! – пообещала Женя.

– Он нам руки связывает, – объяснил Гош. – Мы же на технику пересели.

– А я на него пересела. Все!

– Как знаешь. – Гош повернулся к карте. – Хорошо, двинем потихоньку. В любом случае, на ночь умнее с перекрестка убраться. А баня нам тем более не помешает.

Часом позже машины остановились на берегу озера. Большой тут же отправился искать баню поприличнее. Костя вышел на мостки и сунул руку в воду.

– Терпимо! – воскликнул он. – Градусов восемнадцать! Ну ее в баню, вашу баню! Я так полез! Дайте мыло!

Цыган тоже забрался на мостки и недоверчиво потрогал воду.

– И правда терпимо, – кивнул он. – Лучше спать пораньше ляжем. Эй, Большой! Иди сюда!

Гош бросил на землю черную куртку. Хорошая была идея пожалеть свои последние шмотки и переодеться в танковые комбинезоны. Стрельба – дело грязное и потное. Забраться в воду хотелось еще с обеда.

– Купалась раньше сразу с четырьмя голыми мужиками? – спросил он Женю.

– Я, конечно, девочка не стеснительная, – ответила та. – Но лучше пока на солнышке погреюсь. Как-нибудь после вас.

– На солнышке… – Гош провел ладонью по борту миномета. – Знаешь, какой самый острый кайф я испытал в армии? По весне, когда выглядывает первое солнце, улечься на теплую броню. И попробовать отогреться. Сразу за все лазанье по снегу, за все караулы при тридцатиградусном морозе… Зимой в армии очень трудно спрятаться от холода. На гражданке ты всегда можешь куда-то зайти. А в армии даже если и есть теплые места, не всем положено там находиться. Помню один зимний полигон, я тогда сидел в машине на наблюдательном пункте. Отличный комбинезон с ватной подстежкой, большой пушистый воротник, рядом гудит отопитель, в зубах сигарета… За бортом минус пятнадцать и сильный ветер, а мне хоть бы хны. И решил я высунуться в люк, чтобы слега проветриться. Выглядываю, а рядом из окопа торчат наблюдатели от прицепной артиллерии. Двое в шинелях таращатся в стереотрубу. Рожи красные, под носами, пардон, сопли примерзли… И дикая обреченность на лицах. Из которой подвиги рождаются. Хоть грудью на амбразуру, лишь бы все поскорее кончилось. Посмотрел на ребят, и стало так безумно стыдно, что я поспешил спрятаться обратно. Кто это сказал: «Нельзя привыкнуть к холоду, можно только научиться терпеть его»?

– По-моему, Амундсен.

– Что мы будем делать зимой, а, Женя?

– Зависит от того, куда ты нас приведешь.

– Я не знаю. – Гош отвернулся. – Больше не знаю. Конечно, хочется съездить в Москву. Есть у меня смешная надежда, что там отыщется какой-нибудь смысл жизни. А больше нам ехать, кажется, и некуда. Все обрушилось, все провалилось, и как ни печально, по моей вине. Еще вчера у нас был дом. А сегодня нет вообще ничего.

С озера донесся плеск и радостный вопль.

– Эй, капитан! – проорал Костя. – Чего застрял! Давай к нам! И мыло захвати!

– И полотенца! – добавил Цыган. – Эх, красотища!

– Все, что осталось, – пробормотал Гош, кивая в сторону озера. – Люди, у которых я отнял будущее. Жили бы себе – не тужили, пасли скотинку, культурно развивались…

– А потом вспомнили бы, кто они такие, и разъехались по родным местам. Не переживай, Гоша. Конец все равно один – каждый отправляется туда, куда его тянут воспоминания. Значит, у нас впереди Москва. А потом ты что-нибудь придумаешь.

– Умная, – сказал Гош. – Аж противно. Как самочувствие?

– Ничего. Пореву еще немного и совсем успокоюсь.

– Ты уж прости меня…

– Да за что?

– Капитан! – требовали из воды. – Где заказанное мыло?!

– Иди к ним, – сказала Женя, мягко толкая Гоша ладонью в грудь. – И помни, что ты ни в чем не виноват. Так получилось. Все, убирайся.

Гош тяжело вздохнул и ушел к транспортеру за мылом и полотенцами. А Женя присела у гусеницы, положила голову на колени и подумала, что плакать больше не хочется, и это хуже всего. Разгром фермы, смерть обожаемого Малыша, гибель людей, к которым она уже начала привыкать, – все события прошедших суток не столько расстроили Женю, сколько ожесточили. И то, на что сейчас жаловался Гош, она тоже отчетливо чувствовала.