Сергей Арьков - Всем сосать!

В два часа ночи тесный двор, окруженный старыми обшарпанными пятиэтажными коробками, напоминал локацию видеоигры в жанре темного фэнтези. Декорации, представленные ржавыми качелями, кривой горкой, покосившимся детским домиком, в котором всегда насрано, турником, подступы к коему загромождала стеклотара и горы окурков, могли добавить седин даже отъявленному храбрецу. Инфернальный комплект дополнял босс локации – Семен, трижды кодированный представитель темных сил, то ли лич, то ли бич, сорокалетний оболтус, целиком состоящий из вредных привычек и едкого аромата вечно немытого тела.

Нетрезвая туша Семена возлежала возле стены детского домика, нежно прижавшись ягодицами к грубым доскам с торчащими из их поверхности шляпками ржавых гвоздей. Семен пребывал в пограничном состоянии – он балансировал между сном, бодрствованием и желанием справить нужду. Возлежание на голой земле нисколько не тревожило его. Простудиться Семен не боялся. Он уже давно ничего не боялся, как и полагалось крутому и опасному боссу. Исключение составляла разве что его благоверная, нынешним вечером проведшая обряд изгнания лича с занимаемой им жилплощади. Скастовав кастрюлю кипятка она пригрозила Семену экстремальным орошением в том случае, если он незамедлительно не устранит свой организм за пределы квартиры. И что-то во взгляде супруги подсказало Семену, что та не шутит. Пообещала, что ошпарит яйца – и ведь ошпарит.

Семен не хотел ставить под удар свои шары – он к ним привык. Поэтому ему пришлось отступить. Текущее сражение было проиграно, но Семен не вешал нос. Война продолжается. У него еще возникнет шанс нанести сокрушительный удар неотвратимого возмездия – тайком добраться до жениного кошелька, изъять оттуда всю наличность и триумфально пропить ее до копейки.

Семен валялся под стеной детской избушки и грустил. Он бы предпочел забраться внутрь, где было бы всяко уютнее, чем под открытым небом, но в домике опять кто-то насрал. Грязно выругав бескультурных свиней, взявших моду гадить где ни попадя, Семен вдруг смутно припомнил, что в домике наложил ни кто иной, как собственной персоной он сам, и не далее, как минувшим днем.

Кулаки Семена сжались в бессильной злобе. Сегодня весь мир ополчился на него. Жена провела успешный обряд изгнания, в уличном убежище наложили кучу (пусть и он сам, но разве это что-то меняет?). А тут подъехала еще одна напасть – Семен вдруг ощутил, что трезвеет.

Это было гадкое и отвратительное состояние, которого он всегда страшился. Невыносимое состояние, ввергающее в ужас и уныние. Стабильно находясь под градусом, Семен словно пребывал в сказочном мире. Сам себе он виделся крутым и опасным человеком, пользующимся всеобщим уважением и непререкаемым авторитетом. И все его друзья (точнее собутыльники – друзей у алкашей нет) тоже были как на подбор людьми солидными и почтенными. В параллельном мире вечной синьки Семен, не вставая с дивана, совершал удивительные и славные подвиги. В этом деле его сильно выручал телевизор, снабжая пропитого богатыря сырьем для производства бредовых галлюцинаций. Выпуски новостей и политические ток-шоу швыряли Семена в самую гущу геополитической борьбы и противостояния сверхдержав. Слыша об очередных происках коллективного запада, и стоящих на пороге войсках НАТО, Семен понимал, что только он, и никто иной, сумеет дать отпор проклятым империалистам. В зависимости от степени опьянения ответ варьировался между активным участием в бурной телевизионной дискуссии (Семен, выпучив глаза, кричал в экран, пытаясь донести до собравшихся экспертов свое единственно верное мнение) и непосредственным ударом по проклятому альянсу. В алкогольном угаре Семен воображал себе картины полного разгрома западного мира. Он, Семен, дерзко врывался в европейские столицы и мстил им за все обиды и санкции. Он срал под Бранденбургскими воротами, он гадил на Елисейских полях, он кидался говном в Букингемский дворец и пачкал калом шедевры Лувра. Иногда полет фантазии достигал таких высот, что боеприпасы выплескивались в реальный мир, прямо на любимый продавленный диван Семена – его персональное лежбище. Никто не осмеливался даже подходить к священному дивану доминирующего самца. Даже дерзновенная жена, и та обходила его стороной, не меняя постельное белье годами. Потому что боялась и уважала сие лежбище мужицкое. Сама-то она врала, что просто брезгует, но Семен знал правду – глупая баба трепещет перед его авторитетом и значимостью.

Фильмы про крутых полицейских, лихо наводящих закон и порядок, погружали Семена в мир борьбы с организованной преступностью. Оперуполномоченный Семен мощно расправлялся с криминальным элементом. Он был суров и опасен. Его боялись и уважали. И только домочадцы изредка портили удовольствие, вторгаясь в сказочный мир со своими неуместными комментариями. Какому оперуполномоченному сотруднику понравится, когда в самый разгар суровой спецоперации по обезвреживанию банды наркоторговцев-людоедов над его ухом раздается визгливый женский крик жены, вопиющей что-то в духе – ты что, паразит, опять диван обоссал? Ну, может и обоссал. А как тут удержать, когда бандитские пули свистят над головой? Оказалась бы глупая баба в самом пекле сражения, посмотрел бы тогда Семен на нее.

В общем, в алкогольном мире было хорошо. Но стоило слегка протрезветь, как этот сказочный мир рушился, а вместе с ним рушился и образ сказочного Семена – борца, бойца и молодца. Место уважаемого и авторитетного человека занимал какой-то убогий синяк, вечно грязный, вонючий и презираемый всеми.

Этот переход из волшебного алкогольного мира в мир суровой трезвости повергал Семена в отчаяние. Ведь он знал, что вслед за протрезвлением наступит более жуткое и невыносимое состояние – полная трезвость. Семен сам уже не помнил, когда оказывался в этом состоянии в последний раз. Кажется, это было три года назад, когда он среди ночи низринулся в открытый канализационный люк и куковал в подземелье более суток, прежде чем его неохотно извлекли на поверхность. Но зато он отлично запомнил невыносимое, разрывающее душу, страдание, вызванное полной трезвостью.

Это было тяжкое испытание. Семен вдруг со всей отчетливостью увидел невыносимую правду, состоящую в том, что он не человек, но сущее говно. Все вокруг считали его говном, и вполне обоснованно. Вот уже лет восемь он только и делал, что бухал и терроризировал свое семейство. Родня уже давно не звала его по имени – где это видано, чтобы говну полагалось имя? Имя его было предано забвению. Его называли просто «этот». Именно так. И именно с маленькой буквы. Они говорили – «Опять этот нажрался». Или – «Опять этот насрал на диван». Или – «Там этот пьяный у подъезда валяется». Он стал безымянным этим. От него отвернулись даже самые старые и преданные друзья, а их место заняли какие-то отстойные синяки, такие же безымянные эти, как и он сам.