Альбина Шагапова - Огненное сердце вампира

– Будешь на улице ночевать? – проснулась гиена. – Вот не ссорилась бы с Дашкой, могла бы на ночь у неё остаться, а папочка наш к утру, может быть, остыл.

От воспоминаний о Дашкиной квартире, из глаз брызнули слёзы, благо скрывать их было уже не от кого. Во дворе лишь шелестели деревья, скучали пустые скамейки, да бродячий кот разгуливал по клумбе.

В доме подруги всегда пахнет выпечкой. Её мама, круглая, румяная и желтоволосая, то и дело выкатывается с кухни, словно большое яблоко. Руки Дашкиной матери пухлые, проворные, постоянно находятся в движении. То ловко лепят пельмени, то колдуют над шитьём, то перебирают спицами.

– Ой, Крысенька! – сказала бы мне она, улыбаясь так светло, как улыбается солнце на детском рисунке. – А я пирог испекла.

– Привет медицине! – весело воскликнул бы Дашкин отец, откладывая газету. – Когда труппы резать будете?

А младший братишка притащил бы свои игрушки, чтобы похвалиться. Беленький, шустрый, как зайчонок, впереди нехватает одного зуба, коленки измазаны зелёнкой.

У Дашки в доме всегда звучит смех, там светло и уютно, пахнет выпечкой и свежими садовыми цветами.

– Размечталась, – рявкнула гиена. – Ну так иди, попроси у неё прощения, может, пустит переночевать. Вот только учти, я в этом участвовать не стану, у меня какая– никакая гордость всё же есть.

– Тогда идём домой, раз мы такие гордые, – ответила я питомцу и вошла в подъезд.

Узкая кабина лифта, ряд кнопок, мой дрожащий палец нажимает на цифру «6». Тревожно горит жёлтая прямоугольная лампочка под потолком. Вот и всё, скоро я вновь окажусь в своём персональном аду.

Глава 3

Стоило мне открыть дверь и войти в квартиру, как облако отцовского гнева бросилось мне навстречу. Всего миг, какая-то доля секунды, но я увидела его, багровое с прожилками чёрного. Дурной признак, родитель не просто зол, он разъярён. В своих предчувствиях я не ошиблась. В руке отца был кнут, тот самый кнут, которым… Нет! Не надо об этом сейчас! Тело тут же покрылось противными липкими мурашками, а мысли, заготовленные слова превратились в вязкую кашу. Время шло, отец смотрел на меня, прожигая взглядом, губы плотно сжаты, жёлтые брови ярко выделяются на покрасневшем лице. На лбу блестят крупные капли выступившего пота.

Тиканье часов, гудение холодильника, из приоткрытого крана сочится вода. Опускаю глаза, сжимаю кулаки, стараясь унять крупную дрожь своего глупого тела, опускаю взгляд к носкам туфель, на коричневый узор линолеума. В горле ком, колючий, царапающий слизистую, с мерзким кисловатым привкусом вины.

– Сколько сейчас времени? – едва скрывая своё негодование, цедит отец, сжимая деревянную рукоять кнута.

Я молчу, и не только по тому, что язык прилип к нёбу. Сейчас, любое сказанное мной слово, станет отправной точкой, сигнальным флажком, катализатором. А мне хочется отсрочки, небольшой, коротенькой, хотя и бессмысленной. Кому, как не мне знать, что как бы я не тянула время, сколько бы не играла в молчанку, отец не пощадит, не махнёт рукой, внезапно передумав. Наказание неизбежно. Я буду плакать, молить, просить прощение, соглашаться со всем и во всём, но кнут в руках родителя остановится лишь тогда, когда захочет он, и никак иначе.

– Я волновался, Кристина. Уже хотел обзванивать больницы и морги. Но ты– неблагодарная эгоистка, тебе плевать на чувства других людей.

Теперь к страху примешивается ещё и чувство вины. Действительно, что мне мешало предупредить отца о том, что отправляюсь на вечеринку? Да, он бы, разумеется, накричал на меня, заставил немедленно вернуться домой, но, хотя бы, не изводился неведением. Отец прав, я – эгоистка. Не хотела портить себе настроение, не хотела казаться сама себе жалкой.

Нет, нет, нет! Нужно немедленно остановить этот поток самоуничижений. Пора избавиться от дурацкой привычки винить себя во всём и оправдывать отца. Он пытается манипулировать мной, раздавить меня. Ему мало страха, он хочет вины, хочет, чтобы я испытывала отвращение к самой себе.

– Ну же! – вопит в моём мозгу верная гиена. – Ты же такую пламенную речь подготовила, о свободе и правах человека, о том, что тебе надоело жить под одной крышей с тираном, и ты съезжаешь от него. Давай! Скажи ему!

Но, как бывало всегда, слова, так стройно выстроенные, отрепетированные, разбиваются и крошатся о непоколебимую правоту отца. Рядом с ним я вновь чувствую себя глупым, капризным, ленивым ребёнком.

– Молчишь? Даже извиниться не хочешь? Кого я вырастил?!

От отцовского рыка в груди всё сжимается, колени подкашиваются, и я прислоняюсь к двери. Вспотевшая спина ощущает прохладу гладкого дермантина, и от этого становится немного легче.

– Извини папа, – шепчу я, с трудом выталкивая из себя квадратные, неповоротливые слова. Главное, избежать побоев, избежать боли. А от лишнего «извини», я беднее не стану. Хочет это слышать, пусть слышит. Но как же страшно, Властитель вселенной!

Синие тренировочные штаны, круглый живот, обтянутый серой майкой, мощные руки, покрытые белёсыми волосками, складчатая шея, пальцы жирные, тяжёлые, сжимающие кнут. Надо мной возвышается великан, огромная разъярённая махина. Хочется сжаться, превратиться в горошину и закатиться в самую узкую, самую пыльную щель.

– Извини?! – ревёт он. – И ты думаешь, что одним этим словом сможешь откупиться? Неблагодарная тварь! Жалкое ничтожество! Да я, если захочу, из тебя омлет сделаю!

Страшная гора мяса, жира и злобы надвигается на меня. Я же, беспомощно вжимаюсь в дверь, чувствуя, как темнеет перед глазами, как холодеют ступни и кисти, как голову разрывает звон колокола.

Я всегда боялась этого отцовского состояния, по тому и была покорна. Моя покорность, моя услужливость и вечное соглашательство спасали меня от побоев. В последний раз он бил меня три года назад, за трояк по математике. Властитель вселенной, неужели опять?

– Ты живёшь на моей шее! – грохочет родитель, для пущей убедительности, похлопывая себя по той самой шее. – Жрёшь, одеваешься. Ты же сдохнешь без меня, ты же ничего не умеешь, ни к чему не приспособлена! Ты паразит, блоха, которую я могу раздавить!

Да, отец был прав, тысячу раз прав. Я, действительно, ничего не умею, ни погладить себе одежду, ни приготовить обед, ни пуговицу пришить. Вот только по чьей вине?

– У тебя не получится, – говорил отец, когда я пыталась приготовить что– нибудь. – Ты испортишь продукты, а они, стоят денег, которые зарабатываю я. Не смей приближаться к плите!

– Не трогай утюг! – рявкал дорогой родитель, когда я решалась погладить себе блузку. – Прожжёшь одежду, а мне не хочется тратить деньги на новые тряпки.

Любое моё начинание жестоко осмеивалось отцом, любая попытка проявить самостоятельность, обрубалась на корню. Единственное, что мне разрешалось – это учиться.