Бранвена Ллирска - Кровавые крылья

– Видишь ли, боги – это на самом деле не более, чем абстракция. К счастью, человечество уже вышло из того юношеского возраста, когда любой вздор принимается на веру. Заметь, я не говорю «младенческого». Дети вовсе не так наивны. Напротив, они-то как раз видят мир таким, какой он есть. Без фильтров. Без… – нетрезвый оратор выразительно помахал ладонью перед лицом, изображая что-то вроде колеблющейся шторы, – без всего этого мусора, помех в эфире, культурного налета. А вот когда человеческая особь начинает взрослеть – эта самая мутная взвесь из чужих убеждений начинает на ней оседать, липнуть то тут, то там. Въедаться в самое нутро…

Эркиаль подавила зевок и лениво окунула дольку горького апельсина в свою чашу самосского мускатного. По условиям контракта, развлекать беседами хозяина дома полагалось как раз ей, но галла просто безбожно несло. Особенно после второго бочонка пива – а первый он, похоже, уговорил еще до ее прибытия.

– И как же ты, в таком случае, объяснишь, почему именно юным так присуща тяга к бунтарству?

Ноэдес поперхнулся темным напитком северян и закашлялся смехом.

– Не шути так! Какое бунтарство? Это же показуха одна! Они громогласно ниспровергают постулаты, вбитые в их пустые головы старшим поколением, пыжатся и делают вид, что познали иную, новехонькую хрустальную истину, но на самом деле, внутри, под слоем своих вычурных тряпок и кричащего грима, носят все ту же старую мораль. Стыдятся ее, отрицают ее, надрываясь на каждом углу, а потом забиваются в укромный уголок и нянчат давно подхваченную заразу. Потому что воспринимать действительность незамутненным взглядом уже разучились, а перемалывать зерно познания жерновами разума еще не приспособились. Проще прежнюю манную кашку жевать, а потом плеваться, какая она невкусная.

Он отодвинул кружку и затянулся щиплющим ноздри, ванильно-сладким дымом, глотая его прямо из узкой костяной трубки. Этот обычай германцев Эркиаль тоже так и не освоила, хотя, выдавая себя за северянку, наверное, должна была. Но ведь нужно было хоть как-то оправдать молочно-белый оттенок кожи и опаловую белизну волос!

– То есть ты хочешь мне сказать, – она кокетливо облизнула сок апельсина со своих длинных, словно выточенных из мрамора пальцев, украшенных ажурными серебреными коготками, – что эту стадию пустого отрицания люди уже миновали? И теперь отрицают обдуманно, со знанием дела? И не занимаются лишь тем, что подменяют одни фальшивые понятия другими, как делали то со времен погибших цивилизаций древности? Боюсь тебя разочаровать, но мне думается, что ты заблуждаешься. И сам, как стыдливый подросток, прикрываешь свою наготу, свою веру в богов фиговым листком.

Галл хмыкнул и откинулся на бархатные подушки, уложив босые ступни на край низкого стола, уставленного прохладительными десертами и ледяным вином. Середина квинтилиуса в Аквилее выдалась на редкость жаркой и душной, в особенности для более привычной к прохладе карстовых пещер Кавказа Эркиаль. Она уже даже начинала подумывать, что напрасно уговорила мужа устроить ей свидание с этим субъектом именно здесь и в это время года. Но как донор он был все же исключительно хорош, почти идеален, несмотря на то, что бездарно прожигал свой невероятный потенциал.

– А ты проницательна, – одобрительно кивнул ее собеседник. – И если я сейчас стану отрицать вменяемое мне в вину, то попаду в капкан собственной логики, в лишний раз подтвердив, что не так-то уж далеко ушел от слепого подросткового нигилизма. Но все же нет, я ничего не прикрываю, и, если тебе так хочется заглянуть мне под килт – я не буду возражать. И когда я пою с орхестры о рогах Загрея, сосцах Ану или лоне Иштар – я лишь одухотворенный безбожник, и я столь же боготворю эти аллегорические образы, сколь и кощунствую над ними. Это – та часть порожденных культурой человечества символов, через которые я могу поэтически выразить свою связь с определенными первопринципами. И, скажем так, тяготение к некой конкретной фабуле. Но ничего более. Я не мастурбирую по ночам на идол дряхлой старушенции Астарты, которой уже, по меньшей мере, десять тысяч лет. Мне есть чем заняться и кроме этого.

Эркиаль призывно улыбнулась и осторожно поправила замысловатую, переплетенную жемчужной нитью прическу:

– Спорим, эта старушка тебя бы сделала?

Скальд равнодушно кивнул, опустошая очередную кружку:

– Безусловно. Если бы когда-либо существовала.

Золоченные кадильницы на тонких цепочках медленно покачивались, несмотря на мертвое безветрие. Поднимавшиеся из них струйки дурманящего дыма также то и дело колебались из стороны в сторону. Эркиаль знала, отчего это происходит и от всей души надеялась, что ее пьяный клиент ничего не замечает. По-хорошему, в ее присутствии он не должен заметить даже бьющую себя в грудь гориллу, ежели такая начнет открыто прогуливаться у нее за спиной.

– Знаешь, что самое смешное? – внезапно не удержалась она. – То, что боги нисколько не страдают от того, что люди в них не верят. Даже напротив: это развязывает им руки. Потому что боги, как ты, думаю, понимаешь – отнюдь не всеблагие сущности, коих более всего заботит благоденствие человеческой расы.

Ноэдес напряженно моргнул и на мгновение уронил тяжелую голову на грудь.

– Прости, что ты сказала? Кажется, меня вырубает. Что-то про сущности и благо… благо-что-то-там…

Ну и славно. Эркиаль одарила его очередной лучезарной улыбкой живого божества:

– Тебе приснилось. Пригрезилось. Это все каннабис. Я всего лишь жаловалась на жару.

– А тебя, похоже, не берет? – с изумлением осознал он.

Понятное дело, что нет. Однако Эркиаль сочла благоразумным не вдаваться в этот вопрос и беззастенчиво сменила тему:

– Кажется, нам пора в койку.

Рыжий галл покорно кивнул и попытался встать на ноги. И потерпел в этом начинании самый жестокий крах.

– Ты не могла бы мне… пособить… добраться до постели? – уже с трудом ворочая языком, попросил он.

По сути, все, что выходило за пределы гостиной, заодно выходило и за пределы стандартных обязанностей гастролирующей гетеры. Вот только гетерой Эркиаль вовсе не была. И интересовали ее никак не деньги.

Она и человеком-то не была…

Размякшая туша Ноэдеса оказалась довольно увесистой. Надо думать, всемирная слава и сопутствующий ей достаток не пошли ему, в этом отношении, на пользу, и его гордые предки кельты, по меньшей мере, жестоко высмеяли бы его за несходящийся на талии пояс. Но хрупкая Эркиаль справилась с задачей без труда – сложнее было притворяться, что ей ужасно тяжело. Хотя донимавшая ее жара успешно добавляла лицедейству правдоподобия.