Ирина Орлова - Змеиный Зуб

Валь подняла на него мрачный взгляд. И спросила:

– Я могу узнать, в чём была причина ссоры?

– Не можешь. То, что ляпнул лорд Моррва, было отвратительно, и я был не единственным, кто пожелал поставить его на место. Но я тебе такое не повторил бы никогда, будь я даже меньше джентльменом, чем портовый доходяга.

Она знала, что у Глена слишком длинный язык, но, на самом деле, даже представить себе не могла, что же он такое высказал. Она сохраняла молчание, а Рудольф продолжал напряжённо:

– Я просто хочу, чтобы ты имела в виду, что не должна ждать от него ничего хорошего. И мне жаль, что он твой муж. Я знаю, что у вас трудности с деньгами, и знаю, что они всегда будут, потому что это Глен.

– Но ты мог бы поддержать наш честный труд, – ввернула Валь. – Если действительно хочешь помочь, закажи у нас статую или надгробие.

– Никогда, – вспыхнул Рудольф и поднялся на ноги. – Когда мой отец помрёт, я похороню его на Люпиновом кладбище. Я ни гроша не принесу Моррва. Тебе принёс бы, но не им. И не ему. Ни за что.

– Что ты такое говоришь! – ахнула Валь. После таких слов она должна была бы встать и уйти, но что-то удерживало её на месте. Она знала, что Рудольф грубоват, но всё же лишён всякой подлости.

– Ты всё делаешь верно, пытаясь поправить их дела. Однако пока хоть что-то зависит от Моррва, у тебя ничерта не будет получаться, Валь. Ты просто тащишь их на себе. Но так не должно быть. И я готов помочь, но только тебе одной.

– Мне не нужны подарки от человека, который враждебен к моей семье, – отвернулась Валь. И отпила ещё чаю.

– Я предлагаю не подарок, а работу, – лаконично изрёк Рудольф. Они встретилась взглядами, и ей вновь стало не по себе.

– Работа? У тебя? Проще уж самой броситься на скалы, чем ждать, пока меня скинет сам Глен после таких известий.

– Не у меня, – мотнул головой баронет. – Ты получишь приглашение от следственной службы. И будешь трудоустроена как штатный змеевед. Мало кто так осведомлён о них, как Видиры. И сейчас мне это действительно нужно.

– Так тебе или следственной службе?

– Мне, потому что я только тебе доверил бы определять вид змей, от которых наступила та или иная смерть. Но для функций следственной службы и под её эгидой. Жалованье – пять сотен в месяц, три полных дня в неделю: понедельник, среда и пятница.

«Пять сотен!» – воскликнула про себя Валь, но условия ей всё равно не нравились.

– Я по утрам должна быть дома с сыном. Я его учу. А ещё я секретарь в городском собрании.

– …которое проводится в первый четверг месяца. Не пересекается, как видишь. А что касается остального, то… Тебе будет хватать средств, чтобы не горбатиться в мертвятнике Моррва, ты же прекрасно это понимаешь. И твой сын, как я слышал, весьма сознательный малый, который может и без тебя посидеть с книжками. На худой конец, отец у него тоже есть.

Валь уткнулась носом в чашку, не желая отвечать. Но Рудольф подошёл ближе, и ей пришлось вновь посмотреть в его запорошенное веснушками лицо.

– Мне не очень нравится эта профессия, – призналась она. – Опять мертвецы. И Глен точно поймёт, что ты приложил к этому руку. Потому что для такой должности нужно больше познаний, чем пласт теории и опыт разведения.

– Я разберусь, как это организовать. Посадим тебя в картотеку помощником, но три дня в неделю я буду знать, что ты присутствуешь, и при необходимости вызывать в криминальный морг на нижний этаж. Я свяжусь с лордом Луазой; он, как председатель городского собрания, тебя порекомендует к нам. Даже Глену будет ясно, что ты сидишь за бумажками, тогда как я явно где-то в другом департаменте. А насчёт квалификации – не принижай себя, Валь, я не знаю никого лучше по змеиному вопросу в этом городе.

– Но пять сотен…

– Ты будешь получать их на свой личный счёт. И поэтому ему озвучишь любую сумму, которую пожелаешь.

– Врать?

– Конечно, – хмыкнул Рудольф. Валь вскинулась, но затем снова опала, понимая, что не может отказаться. Правда, почему-то и соглашаться не хочет. Будто пресловутая гленова интуиция играет, говоря ей, что это плохое предложение.

Но пятьсот иров в месяц! Это и праздник Долгой Ночи, и новый каменщик, и экипаж с крышей, и сладости с чаем! Как же она хотела крендель, или печенье с шоколадной крошкой, или торт с клубникой! Или… или малиновое пирожное.

Она склонила голову к плечу, а затем посмотрела на баронета покорно. И возразила уже чисто для виду:

– Я невероятно утомлюсь искать себе попутчиков каждый раз, когда мне надо будет ехать на работу.

– А тут у меня есть специальная вещица, чтобы с этим управиться.

Рудольф отошёл к комоду и взял с серебряного блюда стальную пластину, через которую продевались ремни конской уздечки, чтобы она защищала морду лошади от лба до носа. Вся пластина была закрашена чёрно-белой полоской. Подобные знаки носили на себе все причастные к следственному делу.

– Вешаешь такое на своего скакуна и пожалуйста – ты при исполнении. Светские законы этики тут уступают. Лошадь я тебе тоже дам и дамское седло: мама не ездит с тех пор, как отец заболел. Так что можешь отсюда ускакать уже криминалисткой. Заодно посмотришь, как быстро Глен вообще обнаружит нового коня у себя под носом.

Валь хмыкнула было, но затем отметила вдумчиво:

– Лошадиная сила очень нужна на кладбище.

– Нет, я запрещаю! Это хрупкий городской скакун для гонцов. Только для служебных нужд. Поняла?

– Поняла, – протяжно вздохнула она. – Такие кони ведь стоят целое состояние?

– Я лучше заплачу дорого, чем позволю себе или своим домочадцам трястись на какой-нибудь беспородной кашлатке.

– Я буду его беречь!

Они пожали руки, и, к счастью, Рудольф не стал пытаться поцеловать её пальцы. Меньше всего ей хотелось думать, что он всё ещё влюблён.

Голубок оказался идеальным дамским конём. Тёмный, караковый, как точёная базальтовая фигурка, он тонко чувствовал наездницу и длинный хлыст, которым та пользовалась, поскольку сидела на нём боком. В какой-то момент шум дождя так вдохновил Валь, что она разогнала Голубка, и тот помчался как ветер, по улицам, меж можжевеловых изгородей и каменистых арок. Он взлетал вверх по крутым изогнутым переулкам и падал вниз через перекрёстки и маленькие дворики с питьевыми фонтанами. С ним не надо было ждать, когда посторонятся тененсы! Он оббегал их сам, и бег его был быстрее стрекозиных крыльев.

Сколько она уже не сидела в седле! С самого детства, наверное, когда ещё отец учил её править лошадью. Она уже и забыла это чувство полёта, этот сдавленный восторг в горле, этот рвущийся наружу заливистый смех. Аромат мокрых листьев, запахи колышущегося верескового моря, отдалённый грохот волн о волнорезы. И галоп!

Теперь это её конь, только её!