Андрей Белянин - Сотник и басурманский царь

– Я воин. Моя единственная женщина – война.

– От не везёт так не везёт… тьфу, зараза! Что, совсем никак?

– Совсем. Только война.

– Да-а… Разочаровал ты меня. – Баба-яга сурово брови сдвинула и зуб кривой из-под нижней губы показала. – А я когда разочарованная, такая голодная становлюсь сразу… Пошёл вон!

– Могу идти?

– Во-о-он!!!

Воеводу воздушной волной, как курёнка чёрного, за шиворот приподняло да из избы выбросило! Лоб все ступеньки с крыльца пересчитал, три раза копчиком ударился, да ещё свезло, что рухнул прямиком на верного Карашира.

Яга вслед сунулась, глянула на лежащую парочку и аж сплюнула с досады:

– От! Ну что я говорила? Тока за порог, так сразу на мужика полез… тьфу, срамотень!

Воевода с Карашира вскочил, красный как рак варёный. Молча рукой махнул, дескать, уходим отсель. Да сам впереди всех так резво припустил, что басурманские воины со связанными пленниками едва его на лесной тропиночке запыхавшегося догнали.

Вот каково к нашей Бабе-яге незваным в гости ходить…

В те же часы утренние, на зорьке ясной, атаман с казаками астраханскими коней усталых нахлёстывают. Впереди атамана дочка сотникова младшая крепко за гриву держится. Коса на ветру растрепалась, голодная да усталая, а всё равно глазёнки горят, домой нипочём идти не хочет, рвётся папку своего спасать…

Из степи казаки на выпас свернули, вдоль перелеска проскакали, глядь, а там старый дед Касилов, с крестом Георгиевским на груди, трёх коз пасёт. Сам гордый, ветеран как-никак…

Поднял атаман своего донца на дыбы, прокричал с седла:

– Здорово дневал, батька! Не видал ли, куда басурмане ушли?

– А куды мы их погнали, туды и ушли! Вона, за лесок…

– Догоним, – атаман коня развернул. – За мной!

– Погодь, погодь… – дед поперёк дороги встал. – Они ить девок наших туда угнали!

– Знаю! – атаман на стременах привстал. – За мной!

– Погодь, погодь… Они и поповскую дочку прихватили.

– Что?! – атаман коня развернул. – И её тоже?! Ну всё, поубиваю на хрен… За мной!

– Погодь, погодь, – дед Касилов жеребца за хвост поймал да держит крепко. – Чё я тебе ещё сказать-то хотел?

– Ну говори уже, старый пень! – казаки рявкнули хором.

– А-а, вспомнил… Ты им там спуску-то не давай! А то ишь, взяли моду по станицам шастать, у меня не тока внучку, а ещё и пирожки спёрли… Бандитизм!

Кое-как атаманов конь вырвался да всадника своего матерящегося подалее от выпаса унёс. За ним и весь отряд вскачь пустился, чуют станичники, что враг уже близко, не уйдёт, догонят и посчитаются за всё! Казаки обид не прощают…

– От, убёг и не дослушал, – обиженно обернулся к козам седой георгиевский кавалер. – Совсем стариков не уважают. Вернись, балабол, мы тут не договорили-и-и…

А казаки три версты холмами проскакали да на цыганский табор натолкнулися.

Стоят три кибитки драные, всеми дождями битые, всеми ветрами рванные, на колёсах стёртых, на смазке дегтярной. Кругом ребятишки голопузые бегают, ничего не боятся. Цыганки молодые, смуглые, чернокудрые, в шести юбках да в блузках с таким вырезом, что взгляд казачий тонет, монистами трясут зазывательно, песни поют зажигательные…

Трое ромал бородатых у костра сидят, на гитарах узкобёдрых, семиструнных им подыгрывают, серьгами в ухе качают, ножи засапожные молча прячут. А на огне, в котле, что-то очень вкусное булькает, аромат распространяя видный. То ли сусликов жирных варят, то ли дохлого петуха в соседнем селе спёрли, то ли просто ботва свекольная, а может, и всё вместе…

Атаман к самому главному барону коня направляет да прямо с седла и спрашивает:

– Эй, чавелы! Тут басурмане с полоном не проходили?

Покачал седой головой барон отрицательно, а цыгане всем табором аж в пляс вокруг казаков пустились.

– Ай, ай, какие басурмане?! Ты лучше позолоти ручку, брильянтовый, всё как есть расскажу, врать не стану, чтоб не сойти мне с этого места! Что было, что будет, чем сердце успокоится… Да не скупись, яхонтовый! Зачем тебе деньги? Тебя казённый дом ждёт, дорога дальняя, невеста богатая, ай богатая-а…

Еле вырвались станичники. Ещё б на пару минуточек задержались, так, поди, дальше пешком бы пошли, а лошадей цыгане украли. Нет уж, не до гаданий сейчас, поважнее дела имеются. Дальше поскакали казаки, а вслед им всё несётся:

Ещё с час станичники проскакали, круги по степи наворачивая, да и натолкнулись на казахскую юрту. Два коня да стадо баранов, парнишка-пастушок, бритый наголо, в тюбетейке, смуглый, поклонился гостям вежливо. Казаков на этой земле все знают, все к ним за помощью обращаются, потому и сами в беде не отталкивают. Горе национальности не имеет…

Атаман коня остановил, спрашивает:

– Салам алейкум, мусульмане! А не видали ли где рядом басурман с пленницами русскими?

Вышла к нему навстречу толстая женщина из юрты, улыбнулась приветливо, головой отрицательно покачала:

– Алейкум ассалам, казак! Цыгане – бар, татары – бар, калмыки – бар, а басурмане – ёк, не видали…

Поблагодарил атаман сдержанно, хоть у самого и кипело в груди. Сызнова в степь ушли станичники, вдоль границы частым гребнем пройтись, вдруг хоть там да повезёт…

Ну, покуда они скачут, мы им ничем помочь не можем. Ежели просто дорогу подсказать, так тогда уже и самой сказки не будет. Продлим интригу. А мы с вами пока к Бабе-яге в избушку наведаемся, там тоже интересно будет…

Пока сотник сном волшебным спит себе да всякие сны видит, бабка стол накрывает. Чугунок с картошкой, селёдочку порезанную с лучком, сало кусочками, редиску свежую, хлеб чёрный, бутыль самогонную, ну чтоб всё как в лучших домах Лондона и Парижа.

Сама уже и причёску поправила, сарафан новый надела, платочек ситцевый набивной, щёчки свеклой подвела, брови сажей подмазала. Граммофон завела с той же пластинкой, других-то, стало быть, и не было. Где ж их в лесу купишь? Но и эта сойдёт для бытового романтизму…

Заело, видать, от частого употребления. Но Яга грустить не стала, присела рядом с сотником на краешек кровати да и облизнулась эдак интимненько.

– Эх, а всё-таки симпатишный такой казачок, даже жаль отпускать, – раздумчиво вздохнула бабка. – Ну а что? Кто мне мешает ещё разок попробовать-то, а? Мужчины, они спросонья доверчивые…

Щёлкнула она двумя пальцами выразительно, на своеобразный манер, тут сотник от волшебного сна и пробудился. Глаза протёр, а Баба-яга к нему уж с жарким поцелуем тянется…