Николай Кузьмин - Пленник моря. Встречи с Айвазовским

Наконец, во время поста, узнал я, что присланы от тебя пять картин, я два раза ездил смотреть их у Григоровича и скажу тебе откровенно мнение мое о них. Сначала усомнился я, не досажу ль тебе откровенностью, но после рассчитал, что безусловных похвал довольно уже ты наслушался от других и может быть так, что они и надоели тебе. Подумал (что сам ты разочтешь), что и всякий равнодушный хвалит, а кто надеется в художнике высшей степени и горячо желает, чтоб он достиг ее, тот стремится отмечать недостатки, замечая их. Наконец, сейчас прочитал я в «Северной пчеле [63]» № 80 на странице 319 очень справедливую мысль Булгарина, что «Как детей можно закормить насмерть, так и дарование можно захвалить насмерть! Человек останется жив, будет писать, не радеть, не учиться, не работать, почитая себя гением – а дарование – капут!»

Я решился писать тебе правду, как чувствую, и признаюсь тебе между нами, побуждает меня к этому мысль, что Штернберг, при всей скромности его таланта, кажется, слишком обнадеялся на похвалы и прошедшее лето, можно сказать, как и сам он признается, почти потерял. Он почти не привез этюдов, да мало и делал их. За то и не подвинулся нисколько. Теперь поехал с Перовским в Оренбург, надеюсь, что он будет занят делом, но не знаю довольно ль будет заниматься этюдами, что есть самое необходимое, ибо, опять скажу, не в том дело хорошего художника, что писать, но как писать, а не навыкнув писать части, невозможно с успехом писать целое, из тех же частей, в разном только расположении, составленное.

Фрикке, [64]напротив, с терпеливостью своею и прилежанием удивительно продвигается. Как теперь уже хорошо, ловко, отлично и сильно пишет он кусты и деревья. Три картины взяты нынче для лотереи, одна около аршина за 600 рублей и две маленькие – по 250 очень хороши, еще лучше одна, такой же меры как большая, купленная Прянишниковым тоже за 600 рублей, она изображает один из видов, Фаль [нрзб. ] г. Бенкендорфа, взятой из чащи лесной, которая занимает половину картины и прекрасно выполнена. Жаль, что видимый вдали водопад, который должен бы по знаменитости своей быть главною целью картины, исполнен слабо. Жаль также и в деревьях и кустах заметное подражание Лебедеву! [65]Это подражание видно не в одной накладке красок, но и в самом колере солнечного освещения, которое, как и в Лебедеве, напоминает яичницу с зеленью. Этот последний недостаток еще заметнее в двух маленьких картинах.

Примусь теперь, любезный Иван Константинович, поговорить о твоих картинах, но пожалуйста, ежели уже надоел тебе, то брось этот листок, потому что иные говорят – правда глаза колет, а я стараюсь говорить правду, колоть же тебя никак не хочу, разве только любя и для шутки.

1. Расхождение солнца в равнине было бы прекрасно, ежели бы равнина была схвачена в ту минуту, как это золотое небо освещается. Но, к сожалению, с прекрасным небом, особливо к горизонту, вовсе не согласна земля. Небо представляет начало прекрасного дня, а земля сумрак осеннего вечера! Это сделало надо мной то действие, что, взглянув на картину, я отворотился от нее с досадою на странность и несообразность, а достоинства неба, особенно горизонта, заметил тогда, как, пересмотря уже другие картины, возвратился к этой. И небо при горизонте прекрасно!

2. Картина, которая изображает, как говорят, восхождение луны, по моему взгляду, по моим чувствам, не представляет ничего другого, как хорошую кисть и личный вкус художника, натуры же в ней, или часа, никак постичь не можно. Солнечный стог луны и отсвет ее в воде прекрасно напоминает глазу теплоту восхода солнца, теплота эта в первую минуту идет по душе, но сильные по-видимому лучи этого животворного светила не разливают никакой жизни на прочие предметы, представляемые в картине, отсветов нет! В сердце моем живо теплое утро, а в картине тихая холодная ночь, чувства мои разнородны с картиною, я не могу гулять в ней. Она не может нравится мне. Василий Иванович в защиту и сказал было, что на юге часто бывает луна такова, но я был на юге и луны, так похожей на солнце, никогда не видал; да если бы и увидел, то говорил бы о ней как о чуде, как об изъятии законов природы. Но картина должна быть зеркалом природы, или лучше сказать, должна быть слепком тех ощущений, какие природа произвела на чувствие художника. Зачем же художнику заниматься слепками ощущений неудобопонятных образами, не согласными с привычкою наших чувств? Случай, которым природа удивляет художника, никогда не действует столько на чувствие его, сколько поражает рассудок, соображения же рассудка передают прозою, которую страшно впускать в удел изящного!

Картина имеет целью долго, всегда утешать нас, и потому не должно искать в ней утешения, производимого удивлением. Это чувствие поражает и потом ослабляется более и более, а хорошая картина, как мой Пуссен, [66]или скромная ночь Вандернера, [67]чем более смотрим на них, тем более они нравятся. Я распространился столько, любезный Иван Константинович, о картине луны оттого, что капризы, причуды и вообще изысканность Кипрянского, [68]этого высокого художника-проказника, пугают меня, чтоб и ты не сбился на его стать в этом опасном отношении. Довольно бы мне сказать, что увидя луну твою крымскую, я покрыл твою успенскую луну теплым красноватым лаком, он согласил два разнородные света луны и огня и теперь я любуюсь ею, как правдивым отголоском знакомой натуры. В луне крымской больше искусства и вкуса в кисти, но в луне успенской несравненно больше правды, а правда краше солнца, особливо того, которое без отсветов.

3. «Кейф турка». Турок хорошо посажен и прекрасно написан, голова его писана с особым вниманием и чувством, лицо рассказано кистью сочною, вкусною и правдивою, одет очень хорошо, но все окружающее его какая-то фантасмагория, безотчетная, небрежная и далеко не подходящая к натуре, так что я подумал было искать намерение твое дать мысль о мечтах турка по чрезвычайной несообразности перспективы воздушной с линейною. Ствол удаленного дерева столько же занимает места, как и ствол приближенного. Но увидя вместо Урий двух мужичков за дальним стволом и таких, которые похожи на кукол в сравнении с деревом, я не мог остановиться на этой догадке, и так ничего не разгадал. Зачем окружать предмет своего рассказа такими околичностями, которых не видел тогда, ни же прежде, и которых не хочется выполнить хоть немножко согласно с натурою. Так Кипрянской погубил прекраснейшую свою картину «Анакрюновой пляски», представляя в плохом пейзаже и под открытым небом фигуры, которые отлично написал с натуры, в темной мастерской. Грешно портить грезами такую хорошую фигуру, как этот турок!

«Османская кофейня в лунном свете». Художник И. К. Айвазовский. 1857 г.