Антон Кротков - Карикатура. Непридуманная история

Эти строки великого русского поэта с полным основанием можно применить и к искромётному, светлому, нередко философскому юмору великого датского художника Херлуфа Бидструпа.

В сталинское время работа профессиональных карикатуристов была связана с большим риском для жизни. С одной стороны, властям была необходима сатира для развлечения народа и в качестве идеологического топора. А с другой – в тридцатые годы расстрельную статью запросто можно было получить даже за вполне невинный анекдот, который чекисты легко могли истолковать как антисоветскую агитацию.

Константина Павловича Ротова арестовали на рассвете самого длинного дня в году – 22 июня 1940 года. Ровно через год в это же утро на

Советский Союз вероломно нападёт фашистская Германия, а пока политику геноцида в отношении своих граждан проводило родное государство…

Константин Павлович Ротов

Около пяти часов утра к писательской даче, расположенной на широкой, заросшей травой улице, подъехали два чёрных легковых автомобиля. Одна из машин застряла в огромной после прошедшего накануне дождя луже. Вылезая из забуксовавшей «Эмки», чекисты громко матерились, угодив ногами в коричневую жижу.

Наконец собравшиеся возле садовой калитки крепкие мужчины в добротных щеголеватых костюмах решительно вошли во двор. Они быстро направились к дому по аллейке из розовых кустов, мимо клумбы с анютиными глазками и детских эмалированных тазиков.

Кто-то из соседей, выглянув было в окно на звук автомобильных моторов, тут же торопливо задёрнул оконные шторы. По уверенным лицам приехавших, их хозяйской походке нетрудно было определить, откуда они и зачем появились в посёлке.

Привычно не замечая детского плача и испуганных взглядов хозяев, незваные гости быстро перерыли весь дом в поисках неких крамольных рисунков. Сотрудники НКВД очень старались, ведь ордер на арест известного художника подписал сам Лаврентий Берия.

И всё-таки даже в эти страшные минуты солнечный талант знаменитого художника сумел достучаться сквозь чугун привычного равнодушия до человеческих чувств сталинских опричников. Рябое, будто налитое свинцом лицо молодого парня, перелистывающего стопку рисунков, вдруг неожиданно расплывается в широкой улыбке. Непростительная слабость длится всего доли секунды. И тут же, опомнившись и бросив опасливый взгляд на своего начальника, молодой энкавэдэшник вновь каменеет лицом.

Наконец обыск закончен и старший опергруппы позволяет сидящему в центре комнаты в одних трусах мужчине одеться.

Когда Константина Павловича Ротова выводили из дома во двор, он нашёл в себе силы ободряюще улыбнуться бледным от страха родным:

– Ничего… Это досадное недоразумение. Через несколько дней всё выяснится и я вернусь.

Если бы он только знал тогда, сколько миллионов невинных людей произносили подобные слова перед тем, как исчезнуть на десятилетия, а чаще всего – навсегда…

Так, как тогда казалось, навсегда оборвалась на взлёте ослепительная карьера самого популярного в Советском Союзе до войны карикатуриста. В 1920-30-е годы Ротова знали и любили все – от колхозников до академиков за его уморительно смешные карикатуры на самые разные темы. В годы НЭПа самый острозаточенный карандаш журнала «Крокодил», газет «Правда», «Гудок» регулярно изображал купеческие манеры нэпманов, иронизировал над простыми человеческими слабостями и пороками советских граждан.

Во многом художественный почерк Константина Ротова был сродни сатирически едкой и одновременно понятной каждому человеколюбивой манере разговаривать со своими читателями писателя Михаила Зощенко. Оба они с добродушной иронией рассказывали о нравах, царящих в коммуналках и совучреждениях.

Ротов был настолько знаменит как художник, что именно ему доверили в 1939 году сделать важную часть оформления советского павильона на Международной промышленной выставке в Нью-Йорке.

И вот всего через год после такого творческого триумфа художник был арестован. Его обвинили в связях с германской разведкой и в антисоветской пропаганде. В частности, речь на допросах шла о некой карикатуры, с помощью которой сатирик якобы пытался дискредитировать колхозно-кооперативное движение в СССР.

С помощью пыток следователь выбивал из арестованного признательного самооговора и доноса на ближайших друзей. После жесточайших истязаний едва живого мужчину бросали в одиночную камеру. Чтобы не сойти с ума, художник крошечным обмылочком рисовал на своих брюках карикатуры. Затем стирал нарисованное и снова начинал выдумывать комичные сюжеты. Только благодаря юмору Константин Ротов сумел выжить в застенках советского гестапо…

О масштабе личности знаменитого карикатуриста говорит следующий эпизод. Впрочем, слово самому Константину Павловичу: «Однажды в камеру мне принесли чистую рубашку и приказали надеть. Через некоторое время повели куда-то. Привели в большой кабинет. Огромный письменный стол. Массивные кресла. В выдвинутом ящике стола видны резиновая дубинка и пистолет. Неожиданно открылась дверь, которую я сначала не заметил, из нее появился Берия. Он долго рассматривал меня через поблёскивающее в свете лампы пенсне. Потом спросил: «Почему вы не в партии?» – и, не дожидаясь ответа, ушел. Видно, наркому любопытно было взглянуть на знаменитого карикатуриста, ордер на арест которого он собственноручно подписал».

Через несколько месяцев непрекращающихся допросов и пыток Константин Ротов был осуждён энкавэдэшной «тройкой» по печально знаменитой 58-й статье на восемь лет лагерей. А ведь всё начиналось так прекрасно…

Казалось, новая власть будто специально создана для молодых и талантливых художников, которые в начале 1920-х вдруг почувствовали пьянящую свободу творчества. Бунтарское смелое искусство было чрезвычайно востребовано в первые годы революции. Это было время, когда трибуны нового авангардного искусства – Мейерхольд, Хлебников, Маяковский, Малевич, Татлин – с молчаливого одобрения молодой советской власти требовали позакрывать «кладовые» – старорежимные галереи и дворцы и начать творить новое левое искусство с чистого листа.

В 1921 году сын простого донского казака Костя Ротов был направлен Ростовским отделением Госполитиздата в Петроград на учёбу в Академию художеств. Его зачислили на графический факультет. Но вскоре крестьянский выдвиженец бросил учёбу. Молодому художнику, получившему опыт работы в советских пропагандистских учреждениях, не могли понравиться, как он считал, формалистские лекции профессоров бывшей императорской Академии.