Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)

Да, всюду единственный закон, одна и та же гармония. Общий дух связует единством все эти творения. Какую простоту они нам советуют! Но какой свет вкладывают в наши думы!

Смотрю и не могу оторваться. Я окутан этим светом; одни его отблески гаснут в отдалении, другие мерцают совсем рядом…

Древние обломки. Но что французские, что греческие – одно и то же чувство. Все тот же сфинкс красоты. Везде и всегда – воплощенная и воскрешенная природа. Это воплощение и составляет высшее великолепие Египта и Индии. – Я вижу все это словно сквозь слезы радости. А когда устаю восхищаться человеком, обращаюсь к пейзажу и глубоко наслаждаюсь исцелением от этого недуга – города…

Вернуться к истине, вновь обратиться к природе, углубиться к первоосновам: связать настоящее с прошлым. Инстинкт распознает инстинкт на расстоянии.

Связать настоящее с прошлым – необходимое действие. Это значит вернуть живым мудрость и счастье. Те, что владеют счастьем, потому что склонились пред истиной, не хотят хранить для одних себя это сокровище. Все человечество бессознательно алчет и жаждет этого. – Есть непонимание между прошлым и настоящим.

Художник должен быть услышан.

Не надо ему подражать: он сам не подражает и не хочет, чтобы ему подражали. Даже чтобы приблизиться к античному искусству, он прибегает не к копии, но к тому же средству, которым пользовались Древние, – к изучению природы.

Не подражать, но услышать!

Смиренный наперсник природы, он живет среди многих других чудес, нежели те, что в «Тысяче и одной ночи». Он может преподать толпе искусство восхищаться, а также предоставить ей великолепные и многочисленные возможности развития и счастья.

Действительно, радостно подчиняясь Законам – настоящим, не тем, что издает человек, но вечным текстам, навек дарованным его глазам, его уму, его сердцу, – мы наслаждаемся бесконечным богатством жизни. Какой рай эта земля! Не будем говорить о зле, мы его не понимаем… Попытаемся лишь исчерпать доставшуюся нам долю добра: нам это не удастся, ибо оно бесконечно. И оно нам попросту дано.

Красота, как воздух, не стоит ничего. Земля, спокойная или взбудораженная, цветущая или обнажившая свой костяк, времена года, животные и цветы, городская толпа, восхитительные портреты, которые видишь в омнибусе, на корабле, в вагоне, – повсюду, художник, ты находишь пищу для утоления твоего голода по красоте. Велика ли важность, если издалека ты не видишь лица? Его показывает тебе общее движение; а если ты видишь только лицо, то оно показывает тебе общее движение; лицо и движение рассказывают всю историю человека, это целый роман, написанный плотью. А поскольку в этом законе красоты нет ничего условного, ты будешь чтить его даже в лице твоего врага – если сможешь выдержать его вид, – даже в существах, порода которых враждебна твоей собственной. Животные вполне достойны нашего уважения, потому-то конь и становится равным всаднику в конных статуях. Нет ничего, вплоть до последней былинки, что не было бы «прекрасно устроено». – Остается только смотреть, вмешиваясь как можно меньше, чтобы не смутить актеров драмы и не лишить их естественности . Когда-то я выбирал свои модели и указывал им позы. Эта ошибка давно позади. Все модели бесконечно прекрасны, и в непосредственности их жестов более всего заметен отпечаток божественного. И пока красота открывается мне, умножаясь с секунды на секунду по мере того, как я лучше ее понимаю, я начинаю работать – едва очинен карандаш или размята глина, – изучая то, что вижу, то, что мне дано, уверенный, что незачем выбирать.

Как не быть счастливым в таком состоянии духа, когда ощущаешь себя частью природы?

К этому-то счастью художник и хотел бы сегодня причаститься вместе со всеми, как когда-то в соборе, ибо тут есть место и доля для каждого: это счастье огромно и, однако, целиком принадлежит тому, кто захочет сделать усилие и взять его. – Это один из природных законов: все для всех. Разве каждый из нас не наполняет собою небо? Я не преувеличиваю. Причесывающаяся женщина своим жестом наполняет небо. И мы не можем сделать движение, лишенное красоты. Нам невозможно также отсечь, отделить наши мысли от их оттенков, которые претворяются в безграничное число всевозможных жестов. Стало быть, наше владение необъятно.

Эта уверенность возвеличивает нас, внушая гордость: вот какое место природа уготовила нам на своем лоне! Ее щедрость должна пробудить нашу признательность. Искусство и есть выражение этой признательности, хвала природе от человека, исполненного любви и восхищения пред нею.

Искусство – гармоничный ритуал великого культа природы.

Если бы художник был услышан, все люди примирились бы в этой религии и созданная человеком красота была бы понята, была бы священна в той же степени, что и красота неба и моря.

Небеса повествуют о славе Божией: соборы добавляют к ней славу человеческую. Они всем людям даруют великолепное, живительное, волнующее зрелище; даруют наш собственный образ, увековеченный лик нашей души, нашей отчизны, всего того, что мы научились любить, открывая глаза.

Когда художник будет услышан, мы перестанем быть слепыми к родовым сокровищам, к этим памятникам, что отмечены вензелем Франции, перестанем быть глухими к звукам этих колоколов, которые говорят на нашем языке.

С высоты колоколен наших соборов звонит надежда.

Доброта природы и мужество художника сумеют все снова привести в порядок.

В этих древних монументах столько задора! Они так молоды! Изучая их, я вновь обрел молодость.

Для моих современников я – мост , соединяющий два берега, прошлое и настоящее. Я часто видел, как толпа колеблется перед громадными массами готической архитектуры, задаваясь вопросом: действительно ли они прекрасны? Пусть она соблаговолит принять меня поручителем вместе с Рескином и столькими другими мэтрами, когда мы утверждаем, что эта архитектура исполнена самой возвышенной красоты. О! Почему я не могу положить конец непониманию, которое отвращает от нее даже тех, кому она завещана!..

Почему восхищаются – повсеместно, как я полагаю, – греками, египтянами, персами? Разве редкость греческих, египетских, персидских произведений не придает им еще большую ценность? Разве с каждой из ран, которые нанесло им время, не приобрели они еще больше достоинств? – Берегитесь же: неистовства вандалов всех времен и зловещие вырубки, которые практикуют в наши дни, наложили на терзаемые памятники Средневековья печать редкостности, которую вы так цените в произведениях Персии, Египта и Греции.

Я уже сказал, что насилие не смертельно. Надо его осудить, разумеется, его надо бы предупредить, и я бы хотел, чтобы пред нашими старыми церквами поставили французских муниципальных советников и постарались вразумить их насчет ценности этих рук, этих лиц, этих складок одежд, всего того целого, что они разрушают…