Татьяна Шаляпина - Угодный богу

Глаза фараона вспыхнули, лицо передернулось гримасой омерзения.

– Опять верховный жрец! – воскликнул он. – Никак не хочет отказываться от своих давних замыслов!

– Он коварен и жесток!

– Что он хотел от тебя? – Амонхотеп взял руки Нефру в свои большие ладони и с волнением посмотрел ей в лицо.

– Он пытался запугать меня немилостью Амона-Ра! Он обманывал меня, выдавая свои желания за волю бога. Но я знала, что не мог справедливый Амон, подаривший мне счастье любить тебя, теперь желать, чтобы я следил за тобой. Он и так слышит все наши мысли.

– Нефру…

– Я знала, что это придумал он сам, твой верховный жрец Такенс!

– О, да! – медленно произнес Амонхотеп. – Я понимаю, я помню, на что способен этот человек. Он убил моего учителя Хануахета, самого мудрого жреца во всем Египте… – Тень скорби промелькнула по лицу фараона и пропала в его глазах. – Я никогда не забываю зла и подлости, намеренно совершенных против добрых и беззащитных людей. Верховный жрец будет наказан. Я обещаю тебе!

Нефру с ужасом посмотрела на своего возлюбленного, в этот миг охваченного гневом возмездия. Ей казалось, что так говорит Бог.

В маленьком селении, окруженном песками, все домишки сбились в кучу. Таких деревушек было много в Верхнем Египте, и в каждой из них бедность соперничала с еще большей бедностью. Сгрудившиеся хижины соседствовали с мусорными свалками, где невозможно было отыскать ничего полезного и пригодного в хозяйстве. Почерневшие лодки, непременный предмет быта на период разлива Хапи, лежали подле домов, рассыхаясь и растрескиваясь под беспощадным Ра.

Одна из таких лодок подпирала глухую стену бедняцкой хижины и, казалось, ничем не отличалась от других. Вдруг внутри нее что-то сухо хрустнуло, и одна из досок в передней части днища провалилась внутрь. Спустя мгновение чьи-то быстрые черные глаза припали к щели изнутри и осмотрели окрестность. Не заметив никакой опасности, из-под лодки выбрался мальчуган лет двенадцати и, крепко держа в руках добытую доску и, пряча ее от посторонних глаз, скрылся за соседними хижинами.

Забравшись подальше от дома в безлюдное место среди ненужного хлама и гнилья, он достал из-за пояса бронзовый нож и принялся с увлечением строгать доску. Но нож слушался плохо, вырывался из рук, а деревяшка скакала, как живая, с каждым новым взмахом ножа становясь все более безобразной. Когда от нее почти ничего не осталось, мальчишка в досаде бросил изуродованную доску и чуть не расплакался от бессилия. Он никак не мог понять, почему так непослушны предметы в его руках? А, может, виноваты руки, слабые и неумелые? Как добиться мастерства?

Заскорузлая рука отца настигла его, когда он в открытую выламывал от отцовской лодки новую доску.

– Ты что делаешь, негодник? – закричал отец, человек с очень длинными руками и согнутой спиной. – Скоро разлив Хапи, нужно готовить лодку, а мне и починить ее нечем!

– Я не хотел… – попытался возразить сын, но отец рассердился еще сильнее:

– Халосет! Ты сошел с ума? Зачем ты испортил лодку?..

И он кричал о том, что дерево – большая редкость, что не знает, как теперь ему быть. А мальчишка делал вид, что слушает отца, но в то же время размышлял, где бы достать материала для своих поделок? Вдруг лицо его просияло. Ему ясно представился большой самшитовый куст на окраине деревни. Никому он не был полезен, а ему сгодится. Куст так и стоял перед его глазами. Мальчишка уже предвкушал, как будет строгать ветки и делать из них прекрасные вещи, чтобы все удивлялись его мастерству…

От сладких мыслей его отвлек свистящий взмах кнута, совершившего посадку прямо ему на спину. Мальчишка заорал. Его крик достиг окраины, где все еще рос большой самшитовый куст с крепкими ветками, пригодными для любых поделок, а отец вновь взмахнул кнутом, крепко держа свободной рукой провинившегося сына, который от каждого нового удара орал все сильнее, но отнюдь не раскаиваясь в том, за что его наказали.

Тотмий придирчиво взирал на свою работу: большая каменная голова китайца в шапочке, похожей на миску, стояла на высоком табурете. Портрет в два раза превосходил оригинал.

Поэтому Ну-от-хаби созерцал творение шагов с пяти, сложив руки на животе.

Удовлетворенно отметил:

– Хорошая работа. Я обязательно ее сохраню до твоего возвращения из Египта.

– Учитель, вы думаете, я вернусь? – удивился Тотмий.

– Главное, найти путь в Египет, – ответил ювелир. – Человек ищущий обязательно достигнет того, к чему стремится. Подожди, Тот-мий, – китаец подошел к стоящей на столе шкатулке, той самой, с которой четыре года назад ходил по рынку, открыл ее и извлек на свет два совершенно одинаковых золотых браслета с белыми и голубыми алмазами.

– Подойди сюда, Тот-мий, – велел он.

Юноша приблизился вплотную к учителю.

– Вытяни руки.

Молодой человек помедлил, прежде чем выполнить волю мастера. Тогда Ну-от-хаби взял оба браслета и ловко надел их на запястья своего ученика. Тотмий не ожидал ничего подобного, поэтому растерялся.

– Не беспокойся, – сказал китаец. – Там, куда ты идешь, и женщины, и мужчины носят такие украшения.

Движения мастера, немного суетливые, выдавали волнение. Тотмий не мог этого не заметить

Он хотел подбодрить учителя, найти слова, которыми можно было бы выразить всю признательность за его безграничную доброту, но вместо этого пробормотал:

– Как будто эти браслеты – женские?

– Правильно, – стараясь сохранять веселость, сказал Ну-от-хаби. – И ты подаришь их прекраснейшей из земных женщин, жене тамошнего повелителя, слава о которой с караванами и путешественниками разнеслась по всей земле… – неожиданно он тяжело вздохнул и молвил совсем другим голосом, усталым и немного надтреснутым. – Собирайся в путь, Тот-мий, а потом я покажу тебе, в чем секрет моих замков, дабы ты когда-нибудь смог снять браслеты, – тут китаец улыбнулся, и глаза его странно блеснули; быть может, это были слезы?

Сердце Тотмия защемила внезапная боль.

Он готов был закричать, что никогда не покинет этого гостеприимного дома и своего великого учителя, и броситься ему в ноги, осыпая их поцелуями, но Ну-от-хаби пресек порыв ученика, сделав шаг назад и пристально глядя в лицо Тотмию.

– Собирайся, – тихо сказал он и отвернулся, сделав вид, что вспомнил о какой-то срочной работе, а руки его, всегда твердые, в этот момент, как показалось Тотмию, немного дрожали.

Нефру проснулась с рассветом, как и в другие дни, – она всегда пробуждалась рано: сила привычки, так и не ушедшая за время жизни во дворце. Она сидела на постели, наедине с собой и прислушивалась к тому, что происходит внутри нее. Заметив двух пожилых служанок, заглянувших в спальню, Нефру молча сделала им знак удалиться. Но те поняли это по-своему и отправились за фараоном.