Рахман Бадалов - Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Если они живые, если не умерли в самих себе, если способны изменяться в зависимости от того, что с ними происходит в тот или иной момент семейной жизни, если способны на поступок, обязательно подумают об уходе.

Если не может завершиться библейский исход, то не может завершиться уход в вечной человеческой комедии.

Уход мужа от жены всегда драма. Или трагедия. В зависимости от того, каковы участники, каковы последствия, каков масштаб события.

Драма ещё и потому, что женщина невольно задумывается о том, как это воспримут окружающие, как будут злословить, а может быть, и злорадствовать. Это для неё не менее мучительно, чем сам уход мужа.

Теперь представьте себе, что ушёл из дома не просто муж, а великий писатель, последние годы семейной жизни которого проходили не за закрытыми дверьми, а публично, на глазах многих людей, врачей, адвокатов, художников, журналистов, фотографов. Представьте себе, что каждый шаг мужа и жены, каждое их слово, любое недоразумение, любая размолвка, широко обсуждаются, становятся известными всему миру.

А ведь кем бы ни был этот муж, кем бы ни была эта жена, в каком-то смысле это обычная семья, такая же, как миллионы других.

А к их жизни прибавилась публика. А она, неизбежно, привносит пошлость.

После почти 50 лет брака, муж уходит от жены на глазах всего мира.

Журналисты бросаются по его следам, ловят каждое слово, чтобы весь мир мог комментировать это событие.

Чтобы весь мир мог посплетничать.

На мой взгляд, Софья Андреевна была хорошей женой.

Жена – хозяйка в доме – всем в доме распоряжалась лично она.

Жена – секретарь – переписка рукописей, издательские дела, множество других дел.

Жена – хлопотунья – муж решил стать вегетарианцем, нашла лучшего вегетарианского повара в Москве. Решил «опроститься» в одежде, не без её ведома, сшили рубаху-косоворотку получившую название «толстовка».

Жена-наседка для огромного количества детей – тринадцать, из которых пятеро умерли в детстве.

Муж после женитьбы никогда ей не изменял. Умилимся?

Но есть оборотная сторона медали и её невозможно не принимать во внимание.

«Из тринадцати детей, которых она родила – писал сын Толстых Илья Львович, – она одиннадцать выкормила собственной грудью. Из первых тридцати лет замужней жизни она была беременная сто семнадцать месяцев, то есть десять лет, и кормила грудью больше тринадцати лет…». Кормила грудью ещё и потому, что муж был уверен, никакой кормилицы быть не должно, только так, как предусмотрено природой.

Она признавалась, почти без стеснения, «мощь физическая и опытность пожившего мужчины в области любви – зверская страстность и сила – подавляли меня физически». Она не могла от всего этого не уставать, при этом муж позволял себе рассуждать о греховности половой связи.

После рождения дочери, пятого ребёнка, Маши [22] Мария Львовна Толстая-Оболенская (Маша). Пятый ребёнок в семье Толстых. , Софья Андреевна заболела родовой горячкой, чуть не умерла. Врачи советовали ей не иметь больше детей. Но Лев Николаевич не собирался слушать врачей. После Маши, Софья Андреевна родила ещё восьмерых детей, трое из которых умерли в грудном возрасте, один в пятилетнем, а сын Ванечка, смышленый мальчишка, которого все полюбили, ушёл из жизни в семь лет.

И может быть, самое трудное для хорошей жены. Её гений-ребёнок, её титан-ребёнок, о котором приходилось заботиться каждую минуту. И так на всём протяжении их семейной жизни. Ведь она думала, заботилась о нём, о детях, а он – обо всём человечестве.

Она очень любила свою младшую сестру, Таню [23] Татьяна Андреевна Кузьминская (Берс) (Таня) – русская писательница, сестра С. А. Берс. Считается одним из прообразов Наташи Ростовой, героини романа Л. Толстого «Война и мир». , которая часто у них бывала. Но не могла не ревновать её, когда в очередной раз была беременной, а Таня вместе с Львом Николаевичем отправлялись верхом на прогулку. Однажды не выдержала, расплакалась.

«У Тани один несчастный роман за другим… – пишет П. Басинский – А у Сони свои «романы» – грудь кровоточит, у детей поносы, повар запил и нужно самой, беременной, жарить гуся».

Кто кому должен завидовать? У каждой женщины свой ответ. В зависимости от того, кто в ней перевешивает, Мать Мария или Елена Прекрасная. А может быть просто Гестия – у древних греков богиня домашнего очага.

Софья Андреевна была, прежде всего, Гестией и Матерью Марией в одном лице. Она постоянно должна была заботиться не только о хозяйстве, но и о детях, плюс её муж – ребёнок-титан.

Тот же П. Басинский подчёркивает, что была Софья Андреевна умной женщиной, гораздо умнее многих женщин своего окружения. Был у неё литературный дар, о чём позволяют судить её литературные опыты, многие страницы воспоминаний. Но у неё хватало ума, не только как жены, но и как человека, восприимчивого к литературному слову, понять сколь различен масштаб их художественных дарований.

Софья Андреевна была хорошей женой, хотя порой срывалась, впадала в ярость, заходила в истерике. Ведь так не просто быть мужем человека, который яростен во всём, от плотского до духовного. Мужем человека, который мечтал о святости, о душевном покое, но при этом нередко «чудесил», переживал один духовный кризис за другим, никак не мог успокоиться, постоянно норовил что-то изменить, куда-то уйти, которого постоянно тяготило всё обыденное, земное, без которого нет жизни, тем более семейной жизни, с имениями, хозяйством, детьми, и пр., пр., пр.

После страшных потрясений, связанных с обстоятельствами ухода и смерти мужа, Софья Андреевна жила тихо, неприметно, так как мечтал сам Лев Николаевич.

Приезжали сыновья, выпрашивали деньги, она раздавала всё, что у неё было. Дети взрослели, у них был своя жизнь, а Лев Николаевич, хотя не было его уже в живых, постепенно отодвигал в её сознании взрослых детей с их собственными жизнями.

Она постепенно слепла, невзирая на это ежедневно ходила на могилу мужа, всё пыталась понять причину его ухода из дома, ухода от неё, его жены.

И однажды написала в дневнике: «Что случилось – непонятно, и навсегда будет непостижимо».

В тот страшный день, она встала позже обычного, почти в 11 часов.

Между спальнями мужа и жены было три двери. Софья Андреевна держала их ночью открытыми, чтобы проснуться на любой тревожный сигнал из комнаты мужа. Она не только беспокоилась о нём, она боялась его ночного бегства.

Однажды она уже писала ему: «Лёвочка, милый, пишу а не говорю, потому что после бессонной ночи мне говорить трудно, я слишком волнуюсь и могу всех расстроить, а я хочу ужасно хочу быть тиха и благоразумна. Ночью я всё обдумала, и вот что мне стало мучительно ясно: одной рукой ты меня приласкал, а другой показал нож. Я ещё вчера смутно почувствовала, что этот нож уж поранил моё сердце. Нож этот – это угроза, и очень решительная, взять слово обещания назад и тихонько от меня уехать… Подумай, милый Лёвочка, ведь твой отъезд и твоя угроза равняются угрозе убийства».