Геннадий Добров - «Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2

Я так и сделал. Оставил свои рисунки, оставил рюкзак и налегке пошел. Шёл, шёл, потом на автобусе ехал, это больше двухсот километров до Омска. Приехал уже к концу дня. Захожу в кабинет. А этот начальник отдела здравоохранения Омска меня спрашивает: а какое вы имеете право интересоваться лагерями? – Я отвечаю: я и не интересовался. – Ну как это? Вот вы лазили на вышку, рассматривали оттуда лагеря. Для чего вам это нужно? А скажите – в селе Екатериновка… это ваша работа? – Я удивился: какая работа? – Ну, вот там человека избили. – Я прямо в ужасе: да вы что? Я даже не знаю, где эта Екатериновка. – Нет-нет, знаете что, вы заканчивайте тут работу и поезжайте в Москву. – Я пытаюсь его убедить: но я ещё хотел бы порисовать, я потом буду эти работы на выставке показывать. – Он говорит: не всё можно показывать, не всё. Вот вы в Таре рисовали инвалида, который пальцем грозит, он же совсем больной. – Я объясняю: он предупреждает, чтобы не было войны, может быть, он и стал совсем больным, потому что воевал и пережил всё это. – Ну, в общем, больше мы вам не разрешаем тут работать, остальное доделаете в мастерской (и так профессионально говорит, будто сам художник). Давайте не будем обострять отношения. Уезжайте. – Я говорю: ладно, хорошо.

И мне пришлось снова возвращаться в Атак за вещами, сперва на автобусе, потом уже в сумерках шёл пешком. В общем, приехал, забрал свои вещи и потащился обратно. И едва-едва успел на последний автобус, он отходил уже чуть ли не в одиннадцать вечера. А в Омск приехал уже глубокой ночью.

Потом возвратился в Москву, очень довольный тем, что привёз новые рисунки. Я их складывал в стопочку, потому что никакой надежды на показ не было. И я уже как-то стал привыкать к такому постоянному рабочему ритму – рисовал на Валааме, потом в Бахчисарае работал, потом в Омске. И вдруг я подумал – надо мне как-то разнообразить свои рисунки, ведь в Великой Отечественной войне все народы участвовали, все нации, там не только русские воевали. Пошёл опять в отдел социального обеспечения, у них всё узнал, взял направление и собрался ехать в Армению, там порисовать инвалидов войны. Это сейчас появились разные государства, а тогда все жили в Союзе одной семьёй, существовала такая общность наций, что люди не боялись ехать в другую республику, где никого не знаешь, где нет знакомых. Но была такая советская песня:

Вот и было примерно как в этой песне. И я, руководствуясь этими словами, так и поступал.

Приехал в Армению, в Ереван. Пошёл так же в отдел социального обеспечения, и мне говорят: есть два дома-интерната. Один находится в самом Ереване, в районе Ахтанак, а другой расположен на юге республики, в селении Нор-Харберд. Куда вы хотите поехать? – Я отвечаю: давайте сперва в Ахтанак, а потом поеду в Нор-Харберд. – Ну хорошо.

Я пошёл, посмотрел центральную площадь в Ереване, украшенную зданиями из розового камня (это, видимо, местный строительный камень у них), посмотрел на людей. Мне сказали, что в этот Ахтанак надо ехать на трамвае. Но я совершенно не знал нравов армян. Сажусь на трамвай и ищу мелочь. А тут стоит группа ребят, и вдруг один говорит: дорогой, не ищи ничего, мы за тебя уже заплатили, вот тебе билет (и дают мне билет). Я так на них смотрю, растерялся – что это за чудо такое, я их не просил за меня платить. И сам я никогда ни за кого не платил, и за меня никто не платил никогда. А они улыбаются: да-да, это твой билет, поезжай спокойно. Я очень удивился.

Но моё удивление было ещё больше, когда я приехал в Ахтанак. Я пошёл сначала к главному врачу (он же был администратором), объясняю: так и так, приехал рисовать. – Он говорит: хорошо, мы вам дадим комнату, всё у вас будет нормально, не волнуйтесь. – Я опять: я хотел бы кушать у вас вместе с инвалидами, чтобы не отвлекаться и не искать столовую, я бы заплатил, как уже делал в других интернатах, где рисовал. – Он отвечает: хорошо, будете у нас кушать, но платить ничего не надо. – Я удивился: как? Вам же надо отчитываться? – Он улыбается: вы у нас дорогой гость, мы рады, что вы приехали, и ничего мы с вас не возьмём, даже не думайте. Кушайте, рисуйте, смотрите наши достопримечательности. Вот у нас тут Эчмиадзин недалеко, разные старинные монастыри, если хотите, мы вас на машине свозим. – Я отвечаю: да нет, я хочу поскорее начать работать. – Он говорит: ладно, сейчас вас отведут в вашу комнату, где вы отдохнёте.

Цветы ушедшему другу

Проводили меня, устроили. Наутро завтракать в столовую приглашают. На столах цветы, скатерти, культурно так. А после завтрака я пошёл искать по палатам инвалидов войны. Нашёл инвалида без ног (Хачик его звали), который сидел опёршись на свою маленькую колясочку. И я сразу же задумал его портрет с цветами в руках. (Потом я назвал этот рисунок «Цветы ушедшему другу».) Он сидит, фуражка у него на этой тележке, в руках цветы, сам он смотрит в сторону. Мне кажется, получился выразительный рисунок, осязаемый – колёса тележки, ремни, руки его… как-то с восторгом я его рисовал.

Потом смотрю – очень пожилая женщина там, горянка, на голове у неё серебряные денежки нанизаны ободком, а сама она закрыта широким платком. Я начал её рисовать. А к ней как раз приехал сын, он воевал, вся голова у него в глубоких рубцах. И он встал перед ней на колени, уткнулся в неё лицом, а она ему руки на голову положила. И я их двоих так нарисовал.

Это было удивительно, в каждом месте я узнавал что-то новое. Вот в этом доме-интернате я вдруг увидел станок, которым пилят камни. Привозят необработанные камни, из них нарезают бруски с ровными краями и складывают. Потом приезжает машина, забирает эти бруски, а больным платят деньги, это как бы их дополнительный заработок. Они все большие мастера по камню. Ещё режут массивные кресты, которые называются качкары, они украшены разными завитками со всех сторон и надписями на армянском языке.

Умывался я там на улице. Первый раз я вышел и думаю – как же холодно, как же я буду умываться? Но ничего. Открыл кран, вода течёт, и я этой холодной, почти ледяной водой умылся. Потом зубы почистил – ничего, нормально.

В общем, сделал я эти рисунки и собрался уезжать. Ахтанак всё-таки был в городе, а теперь я поехал в селение Нор-Харберд. Приехал и сразу увидел человека без обеих рук, который там ходил и всем распоряжался. Пришёл он в столовую, рукава пиджака у него болтаются, но он и тут командует – то делайте, то делайте. Ну, я сразу к нему: можно я ваш портрет нарисую? – Он говорит: да, да, можно, можно. А когда я уже приготовился рисовать – его нет. Спрашиваю: а где он? – Мне отвечают: но он же бегает везде, он у нас завхоз. Потом он и сам извинялся, мол, некогда мне сидеть позировать. Оказывается, у него недавно умерла жена, и он задумал жениться на женщине, которая работала в этом доме-интернате врачом. И вот эта женщина – молодая, прекрасная, цветущая – согласилась выйти за инвалида войны, жить вместе с ним. И они уже куда-то поехали свадьбу играть. Действительно, как ему жить одному без обеих рук? Ему же надо помогать каждую секунду. Это же должна быть не женщина, а какая-то любящая мать, которая бы от себя совершенно отреклась и думала бы только о нём – как его напоить, как его накормить – буквально ухаживала бы за ним, как за малым дитём.