Елена Евстратова - 500 сокровищ русской живописи

АЛЕКСАНДР БЕНУА. Итальянская комедия. 1906. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Бенуа изображает кульминационную сцену из итальянской комедии дель арте «Нескромный Полишинель». Такие представления разыгрывались во времена Людовика XIV в парковом театре. Художник заостряет гротескные движения и жесты актеров. В глубине сцены тощий старик Полишинель в порыве любовной страсти опускается на колени перед красавицей Коломбиной. Пьеро показывает ему кукиш, а задира и весельчак Арлекин кривляется, передразнивая незадачливого кавалера. Художник поворачивает актеров спиной к зрителю, так что тот становится не только свидетелем, но и участником веселого театрального действа: он словно стоит рядом с актерами, ослепленный светом рампы.

АЛЕКСАНДР БЕНУА. Купальня маркизы. 1906. Картон, гуашь. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Бенуа тактично «подстраивает» композицию под регулярный стиль Версальского парка: все здесь симметрично, просторно и утонченно. Из мраморной купальни выглядывает кокетливая головка маркизы. Ее уединение охраняют зеленые коридоры стриженых аллей, а в глубине, словно сказочное видение, сверкает в лучах солнца белый павильон.

АЛЕКСАНДР БЕНУА. Аполлон и Дафна. 1908. Картон, гуашь. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В этой работе все наполнено таинственным чародейством мифа. Величавое дерево-исполин протянуло свои ветви до самых небес. К его корням словно припали духи природы – сладострастные сатиры. У подножия дерева поет свою чарующую песню Аполлон. Нимфа Дафна в испуге отпрянула от прекрасного бога, осознавая, как велики его чары. Известно, чем закончился миф об Аполлоне и Дафне: желая поймать прекрасную нимфу, Аполлон долго преследовал ее в лесу, а когда, наконец, настиг, она взмолилась богам и превратилась в лавровое дерево.

КОНСТАНТИН СОМОВ. Дама в голубом. 1897–1900. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Свою современницу, художницу Елизавету Михайловну Мартынову (1868–1905), Сомов переносит в мир прошлого. Одетая в платье по моде середины XVIII века, она изображена на фоне старинного парка, где одинокий прохожий (автопортрет художника) задумчиво остановился у водоема, а вдали, на аллее, музицирующая пара словно сошла с пасторали XVIII века. Этому чарующе прекрасному, безмятежному миру далекого прошлого художник противопоставляет лицо современной женщины с ее болезненной хрупкостью, чувством щемящей тоски, следами тяжелого недуга (Мартынова вскоре умерла от туберкулеза). Маковский писал, что в портретах Сомова таится «скорбное сознание своей одинокости в этом мире, слишком призрачном, чтобы верить ему до конца».

КОНСТАНТИН СОМОВ. Вечер. 1900–1902. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В картинах Сомова жизнь аристократии XVIII века предстает непрерывной пасторалью, беспечным праздником на фоне изысканных уголков регулярных парков. В сине-зеленой тенистой аллее, под роскошными арками, увитыми виноградом, о чем-то беседуют жеманные дамы, к которым желает присоединиться напудренный кавалер. Их фигуры почти бесплотны и похожи на изящные фарфоровые статуэтки, так что у зрителя возникает ощущение призрачности всего происходящего.

КОНСТАНТИН СОМОВ. Зима. Каток. 1915. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В этой работе замечательно соединяются живое чувство природы – холодное северное небо с розовеющими от вечернего заката облаками, прозрачное кружево деревьев – и тонкая стилизация старинной сцены на катке. Особую занимательность картине придают юмористические подробности: кавалер в парике неловко растянулся на льду; дама на коньках катается с муфтой в одной руке, а другой рукой кокетливо держится за своего спутника.

КОНСТАНТИН СОМОВ. Язычок Коломбины. 1915. Бумага, акварель, гуашь. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Стилизованная сцена из комедии дель арте скомпонована с виртуозным изяществом. Коломбина в маске обольстительно прекрасна и коварно обманчива: страдающего за ее спиной Пьеро ждут вечные испытания из-за ее легкомысленного кокетства.

По складу дарования Сомов прежде всего график. Из фигур и элементов фона он слагает изысканный ритмический узор, раскрашивая его в декоративно насыщенные тона яркого южного лета и веселых комедийных масок.

КОНСТАНТИН СОМОВ. Портрет А. А. Блока. 1907. Графитный карандаш, цветной карандаш, гуашь. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет поэта Александра Александровича Блока (1880–1921) создавался по заказу мецената Н. Рябушинского для журнала «Золотое руно». Блок, по словам К. Чуковского, казался «несокрушимо здоровым: рослый, красногубый, спокойный, даже тяжелая грусть его зеленоватых, неподвижных, задумчивых глаз не разрушала впечатления юношеской победительной силы. <���…> От него исходил магнетизм». Современники считали, что портрет неудачен: получилось не лицо, а маска. Сам поэт выразил свое отношение так: «Мне портрет нравится, хотя и тяготит меня». Блистательный рисовальщик, любивший изображать близких ему по духу людей искусства, Сомов сумел «угадать» в облике поэта нечто важное: обостренное предчувствие гением наступающей власти темной стихии.

ЛЕВ БАКСТ. Автопортрет. 1906. Уголь, сангина, цветной карандаш. Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Он был щеголем, одет с иголочки, в лаковых ботинках, с великолепным галстуком и кокетливо засунутым в манжетку сорочки ярким лиловым платочком. <���…> Его движения были мягки, жесты элегантны, речь тихая – во всей манере держать себя было подражание „светским“ щеголям, с их нарочитой свободой и деланной „английской“ распущенностью», – вспоминал И. Грабарь. Этот незаконченный автопортрет – свидетельство того, насколько свободно художник владел различными стилевыми приемами рисования, от ярко выраженной здесь натуралистичности в изображении головы до тонкой стилизации в духе Бёрдслея и Тулуз-Лотрека в книжной графике или работах для театра.