Александр Мусин - Церковная старина в современной России

Естественно, письмо осталось без ответа. Точно также естественно, что новый огонь, зажженный на Пасху, да еще и в Иерусалимском храме – вещь для Православной церкви особая. Привоз иерусалимского огня в различные уголки православного мира, очень похожий на его дистрибуцию в промышленных масштабах, – добрый знак солидарности некоторых христианских народов. Но утверждение о божественном происхождении огня есть сознательный обман, граничащий с кощунством и богохульством. И огонь Великой Субботы – это не вопрос веры и неверия, а вопрос порядочности и нечестности…

Сегодня искусственно формируемые реликвии и чудеса занимают в церковном сознании место старых святынь. В ряде случаев можно констатировать сознательный обман, иногда инфантильные заблуждения. Нельзя утверждать, что фабрикация новых культов и святынь является целенаправленной и скоординированной деятельностью, результатом которой должно стать создание новой фундаменталистской традиции, находящейся в оппозиции к церковной истории и культуре. Скорее всего, это происходит спонтанно, в результате неотрефлексированных поступков отдельных представителей иерархии и клира. Их деятельность, продиктованная, по признанию патриарха Алексия (Ридигера), тщеславием и корыстолюбием, отвечает непритязательным религиозным потребностям «новых» и «старых православных», ищущих в вере психотерапевтическое средство, а также «чудеса и знамения». Однако в результате формируется новое «лжепредание», создающее основу для фундаменталистских настроений, создается «новое православие», лишь на словах связывающее себя с многовековой историей христианства.

По замечанию некоторых наблюдателей, современный православный храм становится своего рода «псевдоморфозой», когда снаружи можно видеть шедевр церковного зодчества, а внутри пошлое, безвкусное убранство, превращающееся в кич, разрушающий веру. Однако оправдание такого рода псевдоморфозам, связанным с трансформацией Предания, можно найти в писаниях некоторых современных идеологов «православной культуры». По сути дела, стихийные процессы, происходящее в современной православной общине, обретают идеологическое обоснование не только в устах «младостарцев», духовников, коверкающих человеческую душу, но и в речах тех, кто претендует на высокое звание церковной интеллигенции.

В своем неприятии современного искусства и бывших коллег по искусствоведческому цеху «новое богословие», включающее в себя и пресловутую иконологию, создает теоретическую базу для искажения Предания. Его представители не просто объявляют современные виды творчества «мерзостью запустения» и утверждают, что «Черный квадрат» Малевича – это сознательная богоборческая акция. Такой же антицерковной акцией объявляется бескорыстное чувство прекрасного, которое «затемняет главную сторону церковного творчества» и превращает его в «пресловутое всемирное достояние» [401]. Как следствие, эти силы отрицают необходимость эстетики и ее эволюции в самой Церкви, обвиняя священномученика иерея Павла Флоренского в том, что он позволял себе и другим рассматривать «храмовое действо как синтез искусств».

Именно в этой среде рождается утверждение, что представление о русской иконе как самоценной красоте было не выявлением, а умалением богословской природы образа, что привело к десакрализации иконы. Одновременно доказывается, что серебряная риза на иконе есть не дорогая прикраса, затемняющая сущность образа, но символическое выражение небесного света [402]. Следующим этапом уже становится отвержение святоотеческих принципов библейской экзегезы, прежде всего историзма. Так, на основании произвольного толкования Послания к Галатам, где говорится о «начертанности» образа Распятого перед взором верующего (Гал. 3:1), утверждается существование «предметных изображений Спасителя» в жизни и культе христианских общин уже I в. [403].

Такое стремление перетолковать культурное наследие Церкви и объявить о собственной монополии на его понимание объясняется банальным столкновением профессиональных интересов. Выразители этих взглядов откровенно признают, что «святынями нашей Церкви на сегодняшний день распоряжается культурная элита, небольшой, но влиятельный слой именитых деятелей культуры». Подобные заявления выдают сокровенное желание самостоятельно вступить в эксклюзивное распоряжение культурным наследием. При таком подходе к культуре отрицается возможность существования множественности смыслов, сокрытых в церковном искусстве, как и в искусстве вообще. Утверждение о единственно возможном понимании смысла Библии является одним из признаков религиозного фундаментализма.

В России, где фундаментализм в особенной степени распространяется на сферу культуры, это утверждение переносится и на содержание религиозного и внецерковного искусства. Его однозначное прочтение устанавливается иерархией и «оскорбленными чувствами верующих», как это показали споры вокруг выставки «Осторожно, религия!» и судебный процесс над ее организаторами в 2005 г.

Однако за спорами о содержании образа стоят более существенные проблемы. В тех же кругах формируется идея противопоставления Предания его сохранившимся формам. Курс лекций по катехизису, подготовленный Свято-Тихоновским университетом в 2000 г., указывая, что Священное Предание познается только изнутри, одновременно предупреждает: «В противном случае изучение Предания окажется подмененным исследованием памятников церковной культуры и предметом изучения станет не Предание, а то, что в той или иной мере создавалось Преданием». По сути, формы Предания и его памятники отрываются от его постижения. Тем самым они объявляются незначимыми для нормального течения церковной жизни. Это позволяет не только пренебречь церковной культурой, но и пренебрежительно отнестись к ее памятникам, сохранившимся до нашего времени. Однако форма Предания не есть малозначащий эпизод в его бытии. Напротив, она неразрывно связана с его содержанием.

В житии прп. Силуана Афонского († 1939), есть эпизод, когда монах утверждает, что афонские иноки, при утрате по неведомой причине аскетических писаний Святых Отцов, легко написали бы новые. Это хорошо соответствует расхожему представлению, что если текст Евангелия почему-либо исчезнет, церковный народ сможет написать его заново: «Предание восстановит Писание пусть не дословно, пусть иным языком, но по существу своему, и это Новое писание будет выражением все той же „единожды переданной святой веры“». Этими словами, носящими полемический характер, выражается действительная вера Церкви в действенное присутствие в ней Духа Божия, обеспечивающее непрерывность Предания. Однако сегодня за ними скрывается горделивое самомнение ограниченных людей, отождествляющих свою персональную или корпоративную культуру с культурой всей Церкви. В условиях отвержения соборности и превращения церковной жизни в способ самоутверждения такое самомнение представляет угрозу Преданию. «Написание заново» становится переписыванием Евангелия. Одновременно за этим стоит отрицание ценности факта церковной истории, признание которой было стержнем духовной жизни древней Церкви: уникальность Боговоплощения делала ценным любое историческое или культурное событие «последнего времени».