Евгений Басин - Любовь и искусство

Проблема сознательного управления той силой, которую можно определить как энергию любви, не может рассматриваться в отрыве от психоаналитических концепций творчества. З. Фрейд, интерпретировавший творчество сквозь призму понятия «сублимация», описал универсальный механизм претворения энергии пола в энергию творчества. По сути, ему удалось открыть закон «переключения», изменения направления либидозной энергии. В то же время «обличительный» по отношению к искусству характер фрейдизма, снижающий творческий акт до способа психофизилогического утоления полового голода, достаточно легко устраним. В «Этике преображенного эроса» Борис Вышеславцев убедительно показал, что в творчестве человек совершает не падение, а восхождение . Именно переплавка животного инстинкта в форму «творческого горения», эроса как творящей страсти и возвышает человека. Это качественно новый уровень его бытия, прыжок к своему антропологическому максимуму, высшая форма употребления силы, которую несет любовь.

«… если мы кого – либо любим, то открывается внутренняя жизнь этого человека, и мы видим его красоту» [84]. Любовь является высшей формой человеческого взаимодействия, высшей формой признания Другого . Более того, только любовь к Другому открывает нам нас самих . Принципиальная невозможность направить на себя взгляд со стороны компенсируется способностью погрузиться в объект любви, осознать его не только как свой, но и как себя.

Думается, любовь можно считать и высшей формой коммуникации как таковой, вернее каждой из тех ее ипостасей, в которых принимает участие человек. Это касается и диалога между Я и Ты, и обращенности к Богу, и встречи зрителя с произведением искусства.

С точки зрения художественной коммуникации, произведение является посредником между автором и реципиентом. Присутствие «фермента любви» чрезвычайно важно в этой ситуации, как онтологически, так и экзистенциально. Любовь позволяет преодолеть одиночество, разомкнуть, насколько это возможно, человеческую атомарность . В акте погружения в произведение сразу нескольких зрителей творится таинство человеческого единения. При этом решающую роль в нем играет отнюдь не факт однонаправленных познающих интенций воспринимающих субъектов. Важно подчеркнуть, что акт единения, растворения сразу нескольких зрителей в пространстве одного произведения (живописного, театрального, музыкального) становится возможным в момент переживания катарсиса – на пике встречи с произведением. Сам катарсис в данном контексте может быть истолкован как форма бытия Эроса в искусстве [85].

Катарсическое переживание рядоположено восторгу чувственной любви . Испытывая катарсис, мы сближаемся с самим художником, чувствуем токи его любви – той любви – творчества, которая владела его душой и водила рукой. Катарсис снимает барьеры между мной и Другим как погруженным в тот же объект искусства, в который сейчас погружен и я сам. Картина одинаково сильно захватывает и Меня, и Его, и миг катарсического восторга – наслаждения от созерцания – невольно объединяет нас, заставляя на время забыть о неизбывном одиночестве как антропологической данности.

«Я нахожу, что ничто не дает нам такого ощущения реальности, как подлинная любовь. А разве тот, кто полностью сознает реальность жизни, стоит на дурном пути? Думаю, что нет» [86]. Признание Ван Гога выглядит более чем спорным. Общим местом стала мысль об искаженности, заведомой ущербности взгляда влюбленного, о «розовых очках» любви, мешающих здраво и объективно смотреть на вещи. Эту позицию емко выразил лирический герой сонетов Шекспира:

В любви замолкает рацио, и мир словно оборачивается к нам другой своей стороной. Принцип «любовного зрения» поразительно схож с характером художнического взгляда на действительность . «Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором – пускай!» [88]Откровение Исаака Левитана воспринимается как непреложный внутренний опыт, оспаривать который бессмысленно. Это внерациональная познавательная способность, открывающаяся только любовью.

Глубокое вживание в объект любви (не важно, человек это, неодушевленный предмет или произведение искусства) способно наделить любящего даром «сверхзрения». Опыт такого обретения описан в «Завещании» Рильке:

«Это была так называемая «Мадонна фон Лукка» Яна ван Эйка; прелестная, в красной накидке, она давала свою изящную грудь прямо сидящему, серьезно сосущему малышу.

Куда же мне теперь? Куда?..

И вдруг меня пронзило желание, да такой силы, на какую раньше сердце мое не бывало способно: желание стать… о нет, не одним из двух маленьких яблок на картине, не одним из этих нарисованных яблок на нарисованном подоконнике – просить у судьбы такого мне показалось бы сейчас чрезмерным… О: стать всего лишь нежной, легкой, едва приметной тенью одного из этих яблок – таким было желание, в котором стремительно воссоединилось все мое существо.

И как если бы исполнение желания было возможно или как если бы посредством самого этого желания мне было даровано некое удивительно достоверное знание, – из глаз моих неудержимо хлынули благодарные слезы» [89].

Эмпатическое вживание в саму ткань холста, в тень от изображенного яблока, страстное желание слияния с ним дарует поэту «удивительно достоверное знание». Любовь открывает новую реальность, которая воспринимается как лучшая, более объективная и надежная .

Изобразительное искусство, оперирующее визуальными образами, со времен Аристотеля знает, что художественная правда далека от простого подражательного правдоподобия. В свою очередь, по точному указанию Фаворского, «правда художественная глубже, чем просто правда. И интерес к вещи, к какому-нибудь явлению должен превратиться в трепетную любовь» [90].

Другой, данный мне в любви, предстает – для меня одного – иначе, чем для всех остальных . Мое Я воспринимает Другого в его красоте . Моя любовь познает его, дает мне новое зрение. Мой влюбленный взор словно улучшает Другого – как Микеланджело довершает то, что не смогла довести до совершенства природа. Любовь выступает силой, которая оказывается способной продолжить процесс сотворения – вести его дальше по пути улучшения и совершенствования. Как заметил Николай Бердяев, «только любящий подлинно воспринимает личность, разгадывает ее гениальность». И в этом смысле «нет мудрецов умней влюбленных» (Франсуа Вийон).