Паола Волкова - Мост через бездну. Импрессионисты и XX век

Можно привести еще много примеров. У Пикассо есть цикл «Коррида», который состоит из целой серии тарелок, на которых изображена коррида в процессе развития – от ее начала и до ее сегодняшнего дня. И первая тарелка была такая: она была совершенно белая, и на ней деревянной палочкой (или, может быть, деревянным концом кисточки) был начерчен силуэт быка. Бык как идея был уже тогда, когда быка еще не было. Коррида была уже тогда. Вот так и музыка у Плавинского: она была тогда, когда ее еще не было. И у него в картине есть этот образ музыки, которая была, когда еще не была. Откуда мы это знаем? Может быть, из ритма, может быть, из музыки ткался образ мира, его плотность, его материальность. Музыка существует не только в нашем восприятии, она существует за пределами нашего восприятия, она существует как движение червя в земле, если его подключить к датчикам. Она существует во всем. Звук и ритм звуков природы – это и есть музыка. Но есть еще и за природой звуки – это музыка сфер, которую описывали древние, которую описывали пифагорейцы, как некое прозрение, как некую реальность. Это как Лаплас, который на кончике пера открыл еще одну планету: она есть, хотя ее никто не видел, ее вроде бы не было, но он ее вычислил – и оказалось, что она есть. Вот так у Плавинского во внешней раме картины запечатлен этот мир музыки, вычисленный пифагорейцами еще до того, как она появилась, эта музыка сфер. У Плавинского отражены все этапы пронизывания музыкой мира, вплоть до того момента, когда она стала музыкой (то есть когда она стала тем, что мы называем музыкой). На картине Плавинского происходит оформление этого стихийного, космоземного или внеземного и земного музыкального звучания. Оно оформляется в некую согласную с нашим восприятием явленную музыкальную гармонию. Так у него существует музыка Баха, музыка Моцарта. И поэтому его картина абсолютно гениальна: в ней есть все уровни, все ступени проступания музыки из того мира, где она есть, но нет нас и нашего воображения, до того момента, когда она становится нотами на нотной бумаге, пером, которым ее записывали великие композиторы. Мы ведь музыкой называем именно это – то, что явлено нам как музыкальное произведение для исполнительства. А на самом деле музыка находится и за этими пределами. Потому что природа есть музыка. Потому что то, что за природой, есть музыка. Потому что, может быть, музыка и есть первичность материи, то есть ее ритм, ее звук, неведомый нам, но существующий.

Глядя на картину Плавинского, мы понимаем, что это художник, который обладает цельностью представления о мире. И это представление он выразил не в трактате, а в живописи, которая очень интересно построена, которая глубоко нас волнует. И как бы ни был оригинален и самостоятелен художественный почерк Плавинского, который ни с чем и никак спутать нельзя, но все равно он художник XX века. Поэтому мы очень хорошо видим его связь с искусством других эпох. Скажем, совершенно очевидна его глубокая связь с Дюрером, потому что Плавинский, как и Дюрер, стремится к абсолютному совершенству своих художественных форм. Он всегда доводит их до совершенства. Так же, как и Дюрер, он очень внимателен к деталям, скрупулезен – как художник позднего средневековья, как художник готический, как художник Возрождения… В этой картине – его музыка, а в этом черном обрамлении одной из рам, которые являются такими «главами» этой его художественной «саги» о музыке, есть следы Малевича и художников XX века. Он говорит с нами на языке XX века, но мыслит как вневременной, внемирный творец, как художник вне народа и времени – и внутри времени и народа. Это и есть великая художественная свобода. Это может себе позволить только художник, который может доказать свое профессиональное право на исключительность.

Самая последняя работа Плавинского «Путь в бесконечность» поражает своей необычностью. Это очень редкое обращение к чему-то, что глубоко задевает сейчас каждого из нас. Эта работа поражает предощущением близости границы, близости исторического края. Плавинский берется за ту тему, которую поднимал Данте в «Божественной комедии» – тему рая и ада, вот этих миазмов, которыми мы отравляем жизнь. Здесь у него скапливаются все эти образы Данте и Гойи, все образы разрушения, тлетворности. Их накопилось очень много, и они разрывают оболочку даже такого всехудожника о всемире, как Дмитрий Плавинский. «Путь в бесконечность» производит очень сильное впечатление. Естественно, эта работа напоминает и видения Босха, и темы работ Гойи. Но, конечно, она у него решена совершенно самостоятельно. «Чудится мне на воздушных путях двух голосов перекличка.» Все эти произведения посвящены одной и той же теме – теме гибели, которую несут накопившиеся миазмы мира.

Вообще Плавинский всегда стремится к катарсису. У него ярко выражено стремление к катарсису, который есть не очищение и разрушение, а который есть представление античности о мировой гармонии. Потому что катарсис – это всегда итог восстановления гармонии. Через трагедию происходит восстановление гармонии. Это всегда было свойственно Плавинскому. У него всегда был образ времени, разрушающего и созидающего через какие-то конфликты. А итогом всегда было восстановление гармонии в вещах. Это единственная вещь, которая так трагически «режет душу напополам», говоря словами Высоцкий.

Дмитрий Плавинский. Путь в бесконечность

Из поколения Дмитрия Плавинского осталось очень мало художников, и он, может быть, единственный из всего своего поколения, кто так абсолютно полнокровно и полноценно работал. У него не было творческой остановки, он постоянно находился в состоянии творения. А почему? Потому что он выбрал жизнь, занятую только искусством, освобожденную от лишних общений, от лишних жизненных впечатлений, которые ему сейчас не нужны, отсеченную от мелких соблазнов, от всего, в чем мы себе не можем отказать. Он был бесконечно аскетичным человеком. Конечно, он был не святой, он был очень полнокровный человек, но он выбрал этот путь. Он сделал выбор. Дмитрий Плавинский – это человек, который, с одной стороны, имел какое-то предназначение, миссию, а с другой стороны – свободный выбор. Он выбрал творчество и творческую жизнь до конца, предпочел их презентациям, выставкам, концертам и различным развлечениям. И его жена Мария Плавинская разделила с ним все это и во всем ему помогала. Они – взаимодополняющая пара. И в последней работе «Триера Трои» он использует ее фотографии в своем коллаже.

Есть такие люди, абсолютно обособленные личности, вне зависимости от того, какую жизнь они проживают. Это именно личности, а личность – это человек, который определяет сам себя, а не его определяют. К ним можно отнести Льва Николаевича Гумилева. Казалось бы, что может быть страшнее той жизни, которую он прожил? Почти вся жизнь его прошла в лагерях, с некоторыми перерывами, с 1938 по 1956 год. Мне довелось познакомиться с Львом Николаевичем в 1966 году, во Пскове, где он работал с Всеволодом Петровичем Смирновым, когда Смирнов делал медный крест на могиле Анны Андреевны Ахматовой. Гумилев много лет провел в лагерях, ему вообще не давали учиться, но он прожил сам свою самостоятельную жизнь так, как он считал нужным ее прожить, вопреки всему. Был он востребован временем? Никогда! Он был им активно гоним, он был им ненавидим. Но этот человек был создателем уникальной теории, которая ближе всего должна быть Плавинскому: это теория этногенеза. Это теория этногенеза и пассионарности, а не истории как истории и географии как географии. Это теория, которая рассматривает процессы в их единстве и взаимодействии: как этническая история людей соединяет в себе использование земли и воды с историческими событиями, с появлением исторических личностей. Гумилев описывает этапы этногенеза. Что такое личность? Это человек, проживающий жизнь, которую он выстраивает сам, несмотря ни на какие обстоятельства. Все обстоятельства в жизни Гумилева были против него. Но он свою жизнь выстроил так, как считал нужным. Несмотря на то, что прошел всю войну в штрафных батальонах, и несмотря на то, что сидел в самых страшных лагерях, он создал большое количество трудов по этой теории этногенеза. А сейчас все его знают, все его книги продаются… Если бы в 1966 году кто-то сказал, что его книги будут продавать в магазинах, в это невозможно было бы поверить.