Ольга Таглина - Илья Репин

Трофим оставил свои краски маленькому Илье, и тот стал рисовать сутками, с трудом отрываясь, когда его звали обедать. Но юного художника подводило здоровье: «…у меня пошла из носу кровь и долго шла, и ее долго не могли остановить, и я совсем побледнел. Помню, как кровь моя студнем застыла в глубокой тарелке, как мне мочили холодной водой затылок и прикладывали к шее большой железный ключ от погреба; надо было еще поднимать высоко правую руку: кровь текла из левой ноздри. Оправился я кое-как только дня через три. Кровь перестала идти, и я сейчас же – за красочки. Но недолго я наслаждался: вдруг, к моему ужасу, большая красная капля капнула на мой рисунок, другая, третья, и опять полила, полила.

Ах, какая досада! Опять надо было сидеть смирно, поднявши голову, и правую руку держать вверх».

Мальчик серьезно заболел. Соседи говорили его матери: «Не жилец он у вас, Степановна, посмотрите, какие у него ушки бледные, и носик совсем завострился. Помрет… Это – верная примета, когда носик завострится, это уже не к житью…»

Одна из таких «сердобольных» соседок прямо сказала ребенку, что он умрет, и добавила: «А чего тебе бояться умирать? До семи лет младенец – отрастут крылышки и полетишь прямо в рай. Грехов у тебя нет, не то что мы, грешные, тут бьемся-колотимся. По тебе мы и голосить не будем. И за нас и за своих родителей там будешь Богу молиться».

Илья вдруг спросил, есть ли в раю бумага и краски и можно ли там будет рисовать? Он уже был во власти того пронзительного, неизбывного и всеохватывающего желания, которое сделало его впоследствии великим художником.

И все же мальчик не умер. Через какое-то время ему стало легче и он тут же вернулся к рисованию и нарисовал куст розы – темную зелень листьев и яркие розовые цветы. За окнами была зима, а на бумаге цвело лето и говорило о том, что все еще впереди, все сбудется, мир прекрасен.

Настоящий праздник наступал для Илюши, когда он расписывал яйца к Пасхе. Позже Илья Ефимович признавался, что всегда вспоминал об этом священнодействии с трепетом. Он хорошо помнил, как выбирались свежие утиные или куриные яйца побольше, как затем в них делались два прокола – в остром и тупом конце, и сквозь эти маленькие дырочки медленно-медленно выпускалось все содержимое яйца. После этого яйцо долго чистилось пемзой, особенно куриное (утиные, по своей нежности и тонкости, требовали мало чистки), и, вычищенное, получало какую-то розовую прозрачность, и краска с тонкой кисточки приятно впитывалась в его сферическую поверхность. На одной стороне рисовалось Воскресение Христа, оно обводилось пояском какого-нибудь затейливого орнамента с буквами «Х.В.». На другой стороне можно было рисовать или сцену преображения, или цветы – всё, что подходило к Великому дню. После окончания зарисовки этой тончайшей миниатюры на яйце оно покрывалось спиртовым белейшим лаком; в дырочки продергивался тонкий шнурок с кисточками и завязывался.

За такое произведение в магазине Павлова Илюше Репину платили полтора рубля. С какой осторожностью он нес свой ящичек, чтобы не разбить невзначай эти хрупкие писанки, переложенные ватой!

Увы, за столь ювелирную работу плата была совсем небольшой, но Илья был более чем доволен, настолько это было важно для семьи.

«Скучно и тяжело вспоминать про это тяжелое время нашей бедности, – признавался Репин. – Какие-то дальние родственники даже хотели выжить нас из нашего же дома, и маменьке стоило много стараний и много слез отстоять наши права на построенный нами для себя на наши же деньги дом… Все родные нас покинули, и некому было заступиться…»

Только с возвращением отца жизнь большого семейства Репиных наконец переменилась к лучшему. У Ефима Васильевича дела пошли хорошо, и благодаря этому Илья стал ходить в корпус топографов и начал учиться чистописанию.

Репин так описывает место своей учебы: «…после долгих ожиданий и мечтаний я попал, наконец, в самое желанное место обучения, где рисуют акварелью и чертят тушью, – в корпус топографов; там большие залы были заставлены длинными широкими столами, на столах к большим доскам были прилеплены географические карты, главным образом частей украинского военного поселения; белые тарелки с натертою на них тушью, стаканы с водою, где купаются кисти от акварельных красок, огромные кисти… А какие краски! Чудо, чудо! (Казна широко и богато обставляла топографов, все было дорогое, первого сорта, из Лондона.) У меня глаза разбегались.

…По стенам висели также огромные карты: земного шара из двух полушарий, карта государства Российского, Сибири и отдельные карты европейских государств. Мне почему-то особенно нравилась карта Германского союза и Италии. Но больше всего мне нравилось, что на многих тарелках лежали большие плитки ньютоновских свежих красок. Казалось, они совсем мягкие: так сами и плывут на кисть».

Так начинался долгий путь гениального художника.

Три года мальчик учился в чугуевском корпусе военных топографов, старательно упражняясь в живописи, тщательно изучая натуру, тренируясь в рисунке.

С тех пор сохранилась лишь одна-единственная акварель, нарисованная им во время учебы, – «Вид на школу военных топографов в Чугуеве». Сегодня эта бесценная работа находится в экспозиции Третьяковской галереи.

С упразднением военных поселений школа военных топографов была закрыта, и Илья продолжил профессиональную учебу у местного иконописца И. Бунакова. Вместе с ним он расписал не одну церковь в соседних деревнях. Это была хорошая практика, а Репин всегда был прилежным и творческим учеником.

Позже Илья Ефимович вспоминал, что когда он еще мальчиком лет двенадцати-тринадцати копировал на железе икону Александра Невского у своего учителя живописца Бунакова, приехал некий академик немец Ленник из Полтавы – пригласить кого-нибудь из чугуевских живописцев для своих иконостасных работ. Зайдя в мастерскую, где работали два мастера – хозяин и Репин, – он стал нахваливать юного художника, уговаривать его, чтобы он отпросился у родителей и поехал с ним в Полтаву. «Я вас не оставит, я вас в Академию поместит… ваш не будет проиграль, выграль будет…»

И хотя Илье очень хотелось уехать, чтобы учиться дальше, он понимал, что для настоящей высокопрофессиональной учебы время еще не пришло.

Через два года, почувствовав способность самостоятельно работать уже на правах мастера, пятнадцатилетний подросток ушел от Бунакова. За спиной у него были первые рисовальные уроки у Трофима Чаплыгина, создание пасхальных писанок для магазина Павлова, многочисленные рисунки, церковные росписи.

Молодой Репин быстро рос в творческом плане – он был талантлив и очень много работал. Но стоит признать, что не оставляла его и госпожа Удача. Позже художник писал: «Мне было пятнадцать лет, и тогда уже так же везло, как и впоследствии: я всегда был скоро отличаем, и моя благодетельная судьба не скупилась одаривать славой мои труды в искусстве. Часто мне даже совестно становилось за незаслуженность моего счастья».