Наталья Казьмина - Свои и чужие. Статьи, рецензии, беседы

– Ну а там-то чего отказались?

– По тем же причинам. Не хочу расходовать время на борьбу, ходить по судам.

– Значит, множество пунктов программы у вас будут всегда, какой бы театр вам ни предложили?

– Конечно, а как иначе? А зачем мне другое?

– А если совсем с нуля, на пустом месте? Взялись бы?

– С удовольствием. В истории нашего театра эволюционно ничего не выходит, можете мне поверить. Было только два таких случая, когда по-настоящему художественно получилось в чужом коллективе, у Товстоногова и у Любимова. Но они пришли в сложившийся коллектив как раз с особыми полномочиями. А так… Давайте о чем-нибудь серьезном?

– Раньше все режиссеры мечтали иметь свои стены. Страдали, отдавая свои спектакли в чужие руки. У Левитина была даже книжка такая, «Чужой спектакль», печальная поэма о том, как трудно живет «свой» спектакль в «чужом» театре. Вы теперь, извините, тоже наемный рабочий. Как к этой проблеме относитесь? Как приспосабливаетесь? Чем утешаетесь, отдавая «ребенка» в чужие руки?

– М-м… Театр ведь любит крайности. Им, я думаю, надо заниматься или так, как я тридцать лет, целиком и полностью, или идти тем путем, какой я избрал сейчас – быть независимым от театра и отвечать только за свой спектакль. Любое промежуточное положение неплодотворно. Что касается преимуществ того или иного пути, то тут фифти-фифти. Конечно, тоскуешь без своего театра, безусловно. Но просто так иметь свой театр, как…

– …недвижимость?

– Да, как фирму какую-то, – это совершеннейшая бессмыслица и гибель для режиссера. Надо либо выстроить свой дом от фундамента, либо научиться ладить с хозяевами. Но для того чтобы начать строить свой театр, надо иметь хоть какую-то уверенность, что это получится. Или, как вы говорите, довольствоваться «чужим». Но он не чужой. У меня, знаете, такая есть странность. Я люблю ставить там, где чувствую, что я нужен, что во мне нуждаются. Я люблю это чувство – нужности. И только этим, собственно говоря, могу ответить на то недоумение, которое, наверное, у кого-то возникает, когда я отказываюсь от каких-то, как многим кажется, заманчивых предложений.

– Что для вас приятнее услышать? Когда просят: «Придите и поставьте, что хотите!» Или когда говорят: «Поставьте нам, пожалуйста, вот это. Это только вы можете!» Вы способны загореться от заказа?

– Пожалуй, правил тут нет. Но чаще всего предлагают свободу. И это приятно, когда нужен ты, а не пьеса. За рубежом у меня никогда не возникало ситуации, когда мне предлагали пьесу. Там, прежде всего, хотят купить твое время. А когда ты соглашаешься в принципе, начинается конкретный разговор о тексте. У нас бывали случаи, когда предлагали пьесу. Гнусность этой ситуации, знаете, в чем? Другие люди тешат себя мыслью, что знают тебя лучше, чем ты сам. И поэтому предлагают то, что, по их мнению, больше тебе соответствует. Может быть, иногда и не ошибаются. Но это для меня неинтересно. Почему я уже много лет сотрудничаю с Эльмо Нюганеном и Линна-театром в Таллине? Там никогда не говорят о пьесе, но мне самому интересно всякий раз предстать перед знакомым театром в новом и незнакомом качестве. Сегодня я ставлю у них Брехта, завтра – Тургенева, а послезавтра – Пиранделло.

– Таллинский Городской театр– это случай особый. Они ж для вас почти родные, вы и труппу прекрасно знаете.

– Это верно. Но у них нет к тебе претензий – вот что самое приятное между родными. Они ждут от тебя не повторения, не того, что ты умеешь или что уже имело у них успех. Они просто хотят с тобой работать, общаться и готовы рисковать – это тоже приятно.

– Вы много ставили и преподавали. Помимо Эстонии и Латвии – в Польше, США, Венесуэле, Франции, Израиле, Германии… Извлекли какой-то общий урок из этих зарубежных вояжей? Профессиональный.

– Не столько урок, сколько повод для размышлений, общее ощущение – там люди работают, полностью мобилизуя свои возможности. И даже если труппа методологически менее подготовлена, и актеры, может быть, менее талантливы, чем у нас, они иногда достигают большего результата. Потому что работают на максимуме своих возможностей. У нас, по-моему, сейчас этого не происходит. Для меня – после тридцати лет в Риге и параллельных постановок в Москве и за рубежом – это открытие было потрясением.

Я ведь все-таки придерживаюсь отношения к театру как к средневековому братству. И не я один в нашей стране. Однако я вижу, что часто лучших результатов добиваюсь там.

– Почему?

– Мне кажется, эта их система полного погружения в процесс плодотворнее. Восемь недель, которые ты репетируешь там, посвящаются только этому. Восемь недель жизни все отдают только одному главному делу. Заключен контракт, и в это время ничего более для них не существует – ни кино, ни радио, ни телевидение. Они свое время отдают только тебе, пьесе и спектаклю. Восемь недель там иногда равняются году работы здесь.

– Это серьезный аргумент против репертуарного театра. У меня сегодня есть ощущение, что это наше «ноу-хау» мы все-таки проиграли. Сегодня я не вижу другой возможности, кроме какого-то невероятного волевого усилия, чтобы сохранить такой способ существования русского театра. А вам как кажется?

– К сожалению, и мне так кажется. Для этого нужны поступки, но нет побудительных мотивов. Кто их должен совершить? Для кого? Зачем? Во многом это объясняет, почему после «Вишневого сада» я два года в Москве ничего не ставил. Никогда теперь нет уверенности, что здесь удастся найти людей, способных два месяца жизни целиком и полностью подарить тебе и спектаклю. Один из самых крупных театров Москвы недавно меня уговаривал что-то поставить и почти уговорил, но я стал разговаривать с актерами и понял, что не найду среди этих людей – талантливых, заметьте, людей – понимания.

– Вы считаете, только в Москве такая ситуация?

– У меня небольшой опыт общения с провинцией, но, судя по моим отношениям с Самарой, по разговорам с другими режиссерами и по некоторым объективным обстоятельствам, сейчас в провинции готовность заниматься театром значительно выше, чем в Москве. Там «своих» людей найти легче.

– Очередной русский парадокс. Материальные условия сложнее, возможностей подхалтурить меньше, нужды заработать больше, но все эти трудности на театр влияют положительно. Я помню ваш рассказ о репетициях «Отцов и детей» в Таллине. Меня тогда сразило, что молодой актер, игравший у вас Базарова и оказавшийся к тому же известным музыкантом, забросил все ради этой роли. Что ему Базаров? И Таллин – это ведь не провинция, там тоже масса соблазнов, но он на эту схиму согласился, т. е. в ущерб себе совершил поступок. И, кстати, выиграл от этого. Спектакль же был замечательный, и Москва это видела. Вот что это? Эстонский менталитет? Их врожденное стремление к порядку? Романтизм, идейность? И почему мы на такое не способны?