Михаил Казиник - Погружение в музыку, или Тайны гениев-2

Я знаю, что наиболее творческие из читателей быстро поймут, в чем дело.

Если бы я привел в пример какой-нибудь из стихов об Орфее или о страдающем и борющемся с жестокой судьбой Бетховене, то совершил бы непоправимую ошибку: я превратил бы музыку в иллюстрацию стиха. Или, наоборот, стих стал бы разъяснять музыку.

В этом случае и стих, и музыка предельно упростились бы в нашем восприятии. А следовательно, навсегда погибли бы для нас с вами.

Но я показал стихотворение, которое не разъясняет и не иллюстрируетмузыку, а находится НА ТОЙ ЖЕ ВОЛНЕ,что и музыка Бетховена.

Ведь восприятие музыки – это не количество информации о ней, а качество нашего с вами

эмоционального (чувство),

пластического (объем и движение линий)

и духовного (энергия)

контакта с ней.

А теперь – самое время вернуться к стихотворению Пастернака, удивиться, что оно находится на одной волне со стихотворением Гумилева, Мандельштама, и, обретя это чудо русской поэзии, еще раз послушать вторую часть Четвертого фортепианного концерта немецкого композитора Людвига ван Бетховена.

Задание после второй встречи:

Написать стих или прозу, энергия которых находится на той же волне, что и стихи Пастернака, Гумилева, Мандельштама и музыка Бетховена.

Когда-то в детстве я сочинил стихотворение, которое состояло только из четырех строчек.

Я написал его под впечатлением одного очень короткого произведения польского композитора Фредерика Шопена (модуляция 4).

Я привожу это свое стихотворение в книге. Но вовсе не потому, что считаю его очень сильным, а лишь потому, что оно родилось во мне под влиянием шопеновской прелюдии.

В стихотворении мне хотелось передать особую и неповторимую пластику пьесы, которая звучит всего полторы-две минуты.

Но за это время в музыке выражено столько, что не хватит многих томов, чтобы ее, эту музыку, описать (а если честно, то вообще невозможно до конца постигнуть музыку в нашем словесном мире).

Хорошенькое начало! – скажете вы.

Если описать музыку невозможно, то зачем же писать о ней книги?

И здесь я должен признаться, что моя КНИГА НЕ О МУЗЫКЕ, А О НАС С ВАМИ и нашей с вами возможности и способности воспринимать музыку.

Эта книга – о возможности так настроить наши Души, чтобы музыка беспрепятственно вошла в них, вдохновила и добралась до высшей точки Души, которую мы и называем ГЕНИАЛЬНОСТЬЮ.

А гениальность – это наша человеческая способность соединиться с космической энергией, с нашей колыбелью, которую мы назвали Вселенной. И еще – способность хоть как-то выразить часть этой энергии в земных понятиях. Ведь мы, ни много ни мало, – часть этой космической энергии. Представители этой энергии на планете Земля.

(Ничего не скажешь, очень красивая планета, только уж больно беззащитная. И очень уж маленькая!)

А гениальность наша чаще всего спит, измученная суетой, криками, беготней, маленькими хлопотами повседневности на маленькой планетке Земля.

Но классическая музыка существует как раз для того, чтобы напомнить нам о нашей принадлежности к Космосу, возбудить и выявить нашу творческую энергию.

Ведь если вы, путешествуя в Космосе, далеко от дома встретите собрата по Разуму, обитающего на другой планете, то на его вопрос о том, где вы живете, вы вряд ли ответите: «Улица Петрова, корпус 6, квартира 84», а сообщите, что

вы живете на крохотной голубого цвета планете

на окраине Млечного Пути,

кружащейся вместе с еще несколькими планетами

вокруг средних размеров Солнца.

То есть вы становитесь представителем дома, который называется Земля,и еще больше – улицы, которая называется Солнечная система, города – наша Галактика и страны – Млечный Путь.

Ибо, судя по всему, мы – единственные представители Ра- зума в системе. Вот об этом же говорит классическая музыка.

Ибо она называет не номер вашего дома и корпуса и совсем даже не квартиру, в которой вы живете, а, по меньшей мере, ту часть Млечного Пути, где находится наша планета.

Когда мы общаемся с этой музыкой, то, телесно оставаясь на Земле, духовно становимся астронавтами.

Но возвращаюсь к стихотворению, которое я сочинил под впечатлением музыки Шопена.

Вот оно:

Пунктиры Звезд в глубинах мирозданья

Пунктиры Слез – трагедия познанья

Пунктиры Крови на траве осенней

Где гарь как Смерть и мята как Спасенье.

…Через год после этого стиха в моей жизни наступил праздник.

Мне подарили книгу средневековой японской поэзии.

С того времени и до сегодняшнего дня радости моей нет границ.

Я стал страстным поклонником и собирателем японских трехстиший хокку, или (как их еще называют) хайку.

В трех стихотворных строчках японские поэты научились спрессовывать безмерные чувства, невыразимые переживания, глубинные идеи.

Когда-то в годы тоталитаризма в России я нашел хокку, которое сняло часть моего напряжения и переживаний, посмеялось из глубины веков над той глупостью, циничностью, бессмысленностью, которая нас окружала.

Я понял, что те глупости и мерзости, которые существовали тогда в нашей стране, – не исключение. Это было хокку, которое из глубины японского поэтического видения рассказывало опасную правду совершенно о другом времени в иной стране. Вот оно – спасительное хокку:

Год за годом всё то же:

Обезьяна толпу потешает

В маске обезьяны.

Мацуо Басе

Помню, как на моем концерте в присутствии одного Значительного лица я вышел на сцену и начал свое выступление этим хокку. Не объявляя, кто это и что это.

Никогда не забуду выражение этого Значительного лица, пока я не назвал автора, время и страну.

Представляете, как продолжилась бы моя жизнь, если бы прочитанное на сцене хокку было моего собственного сочинения?!

Но эти строки были написаны МАЦУО БАСЕ 300 лет назад в ЯПОНИИ.

А против него Значительное лицо бессильно. (Как булгаковский Иван Бездомный, который не может упечь Канта в Соловки в связи с тем, что Кант уже давно в мире ином, перед которым любая власть бессильна.)

Я уверен, что каждый приобщенный к искусству человек всегда, при всех сложностях жизни, при всех трудностях может найти себе музыку, стихи, философские идеи, в которые можно уйти.