Ирина Стрелкова - Там за морем деревня…

Свои мысли Александр Иваныч не таил себялюбиво, а выкладывал Холмину. И чем дальше выкладывал, тем сильнее удивлялся себе — как он до сих пор всего не учитывал? Ведь если собрать к одному занятию всё, что понимал Александр Иваныч в доброй сотне дел, складывалась такая сила, которая могла бы забросить человека и повыше, чем достиг Сашка или чем достигла за нынешние времена любая наука.

Холмин согласно кивал головой. Будучи заядлым охотником, он живал в разных деревнях и видывал ещё не таких говорунов. В хвастовстве Александра Иваныча была приятна открытая простота, роднившая с Сашей. И вообще Сашин отец, ровесник Холмина, казался славным мужиком. Пока его не вознесло, он успел рассказать, почему у него старшему только девятнадцать, а остальные мал мала меньше. Очень он поздно пришел с войны, подзадержался во внутренних войсках.

Сашина мать участия в разговоре не принимала. Из деликатности она избегала обращаться к гостю, а действовала с обходом: «Отец, подвинь гостю сомятины», «Отец, чего же ты не смотришь, у гостя тарелка пустая». Похоже было, что так же, с обходом, она правит мужем во всех делах, а не только за столом. А Саши уже не было, он незаметно исчез — то ли по собственной воле, то ли по материнскому приказу.

Народу в избе прибывало. Меж взрослых шныряли ребятишки — все, как один, беловолосые. Веснушчатых среди них не попадалось. Только вдруг начали появляться детские лица экзотично-смуглые, как у мулатов, и Холмин сообразил, что это от шоколада. Ребятишки возили по полу коробки и ссорились из-за крышек с картинками. Ребятишек тоже прибывало — очевидно, к своим присоединялись соседские.

К Холмину подсел крепкий носатый старик и стал рассказывать, как спасся минувшей зимой от аппендицита. Старика перебивали, но он вел свою историю напористо, не опуская подробностей. Как его везли на телеге по тряской дороге и он уже вовсе отдавал богу душу, но вдруг сразу полегчало — будто он окончательно помер. Старик смирился, закрыл глаза, однако постепенно начал соображать, что он ещё живой, — очень уж трясло телегу. А в Пошехонье он, как здоровые, сам встал, сам дошел от телеги до приемного покоя, и там, на его счастье, попал к Сергею Анатольевичу. Другой бы сразу резать, но Сергей Анатольевич не стал. Осмотрел и спросил: «Ты, старик, что ел со вчера?» А старик уже второй день сидел постом, ничего не ел, кроме меда. «Мед тебя и спас, — сказал Сергей Анатольевич. — Аппендицит у тебя в дороге ликвидировался». Продержал старика две недели и отправил домой.

По тому, как старик твердо привел свой рассказ к концу, Холмин понял, что история про аппендицит и про целебность меда предстала перед ним в окончательном литературном варианте, и её теперь никакой врач не мог бы опровергнуть, даже сам Сергей Анатольевич, которого прошлой зимой, судя по Сашиным воспоминаниям о лечении в Ярославле, уже не было в Пошехонье.

Холмин поискал глазами Сашу. Он снова сидел за столом, и не столько за столом, сколько сбоку, без тарелки и без стакана, с девочкой на коленях.

Холмину надоело шумное застолье, но вылезти не предвиделось никакой возможности. Особенно злило, что ему всё время подливали в стакан вонючий липкий ром — заморскую мерзость, завернутую Николаю Илиодоровичу в магазине «Подарки».

— Знать бы да выкинуть по дороге! — проворчал он, и тотчас к нему наклонился Александр Иваныч.

— Сейчас, сейчас налью…

— Мне хватит… — взмолился Холмин.

Александр Иваныч широко повел рукой, и кто-то вложил в раскрытую ладонь бутыль зеленого стекла.

— Прошу! — Что-то изменилось в Александре Иваныче, какой-то нездешний беспокойный огонь засветился в нём — определенно бесовский зеленый огонь. — Замечаете? Нас, Королевых, тут все уважают. — Хозяин переместился по лавке ближе к Холмину и похлопал его по плечу. Не дружески похлопал, сходясь накоротке, а как высокая персона, имеющая что сказать с подчеркнутой доверительностью. — Вам, конечно, можно про то знать… как человеку, имеющему доступ… Тем более, как я понимаю, вы в курсе. — Он собрал губы дудочкой и заслонил указательным пальцем. — Храню сведения большой государственной важности. Фамилий, имен и званий не надо… Нам с вами и так понятно, а другим знать незачем… Даже Сашке… Хоть он мне и сын, и народный талант, но пока молод — остережемся… Так вот… Имею точные сведения, что не от болезни скончался мой вам известный родственник…

— Какой родственник? — растерялся Холмин. Не оттого, что не понял, а оттого, что сразу догадался, кого имел в виду хозяин. Догадался, едва лишь услышал, как хозяин поднес свою фамилию.

— Тс-с… Только вам. — Александр Иваныч ещё ближе пересел к Холмину. — У меня глаз наметанный. Сами знаете, где служил… Так вот, имею сведения из первых рук. Не от болезни скончался наш близкий родственник, а был убит… Злодейски убит подосланными шпионами… Весь народ решили не оповещать, а то сразу бы война… Все бы поднялись, как один… Доверительно мне передали… С тех пор я никому… Как зеницу ока… Но обидно… — Александр Иваныч утер набежавшую слезу.

Всего мог ожидать Холмин, только не такого. Вспомнилось колдовское слово — Почеболка. А что это значит — кому ведомо? Если бы одно лишь совпадение фамилий, фантазия Александра Ивановича не размахнулась бы так далеко. Ну, родственники и родственники — ладно. А тут есть ещё охота понять, что могло быть единого меж замечательным именем Генерального конструктора и той тайной, что была в Саше Королеве, в его скрытой незаурядности — с детства засекреченной от всех и от самого себя.

— За вечную память! — шепнул Александр Иваныч. — Великий погиб человек! — Он тяжело поднялся, и Холмин, хватая за рукав, не смог его удержать. — Дорогие гости! — Голос Александра Иваныча обрел официальность, как на торжественном заседании. — Предлагаю выпить за память товарища Королева, известного народу строителя космических кораблей.

— За Королева! За космонавтов!

Холмин с облегчением заметил, что никто не отнесся к тосту, как к родственному, но никто и не засомневался, отчего бы вдруг в Лунине произносить тосты за космос… За академика Королева, за Сергея Павловича, меченного русской простотой. Может, было что-то пошехонское в нем самом, в его судьбе, во всей его жизни, мало кому в своё время известной и всё же прорвавшейся в нехитрую деревенскую печаль, что не уберегли, в печаль со слезой и с поминанием за праздничным столом. И чем ещё более славным может пожаловать мужик своего народного героя, как не гибелью от вражеской руки? Каждая легенда начинается не с начала, а с достойного конца. А что такое легенда, если её исследовать с научной точностью?.. Легенда — это всегда метод познания личности. Легенда — формула, шифр, адресованный потомкам.