Дмитрий Емец - Череп со стрелой (СИ)

Зачем ты лестницу до первою этажа вымыла? Этот пролет Окса мыть должна! Давай ее теперь снова запачкаем!

Наста прекратила работу, выпрямилась и начала соображать. До этого она и не задумывалась, что де­лала что-то за кого-то.

— А, ну и ладно! Вымыла и вымыла! — заяви­ла она.

— Как «ну и ладно»? А в другой раз она лестницу вообще мыть откажется! — вознегодовала Надя.

— Почему?

— Да потому что скажет: в прошлый раз ты ее мыла — вот и сейчас мой!

Наста с грохотом швырнула ведро под ноги Афа­насию и отправилась разбираться с Оксой, которая, скорее всего, еще даже спала. Надя брезгливо пере­шагнула через лужу с грязной водой, уселась на по­доконник и сложила на коленях ручки. Она была довольна. И справедливость восторжествовала, и работать не пришлось.

— Привет! — радостно обратилась Надя к Афа­насию. — В нырок?

— Да.

— Ну, ни болота тебе, ни закладки!

Афанасий мрачно поблагодарил, разглядывая за­литые водой брюки. Теперь они обледенеют и дей­ствительно не будет ни болота , ни закладки.

Афанасий толкнул дверь и вышел на улицу. На полдороге, на небольшом пригорке, он остано­вился и стал смотреть на темную массу леса, окру­жавшую изрезанные оврагами бока ШНыра. Вскоре он услышал скрип снега. От пегасни навстречу ему двигался Меркурий. Пропуская его, Афанасий от­шагнул в снег. Меркурий, не обходя его, остановил­ся и стал смотреть в ту же сторону, что и Афанасий.

Кажется, недавно у него снова шла из носа кровь, потому что к одному из усов прилип засохший ват­ный комок бурого цвета. Афанасий застенчиво по­казал на него, и Меркурий пальцем стряхнул его в снег.

— Ныряешь, — спросил он, как всегда, без вопро­сительной интонации.

Афанасий осторожно подтвердил, соображая, что скажет, если смалодушничает и Меркурий через полчаса встретит ею в столовой.

— Ты смотрел на лес. Я думал. Ты вспомнил. О за­мурованном эльбе, — сказал Меркурий. — Когда-то один шныр. Взрастал в себе. Эльба.

Афанасий торопливо сказал, что это невозмож­но. Ограда бы не пропустила. Меркурий не стал спорить. Он даже головы не повернул: как смотрел на лес, так и продолжал.

— Говорят, пропустила. Какое-то время. Шныр об­манывал. Себя. Но однажды почувствовал. Что он раб эльба. И никогда не сможет. Освободиться. Шныр вернулся и замуровал себя. Где-то в этом. Лесу.

Эту историю Афанасий слышал впервые.

— Замуровал? Как он это сделал?

— Выкопал землянку. Взял некоторое количе­ство. Пищи, воды. Оставил проход. Для воздуха. Его друг положил сверху. Каменную плиту. Засыпал зем­лей. Скрыл все следы. Ушел. Шныр никак не мог. Вы­браться. И эльб тоже.

— И чем все закончилось? Шныр умер? Или друг приносил еду?

Не знаю. Но, говорят, эльб и сейчас там. Что-то мешает ему. Погибнуть. А близость ограды ШНыра заставляет его. Страдать.

Афанасий сглотнул, пытаясь понять, как много Меркурий Сергеевич знает. И зачем вообще затеял этот разговор.

— А где именно шныр себя замуровал?

Меркурий пожал плечами. Обвел серьезным

лицом заснеженные деревья. Афанасий внезапно осознал, как огромен окружавший их лес. А когда—то был еще больше.

В сыроватом, пахнущем весной воздухе жила тишина. Присвистывала низовыми ветрами, качала ветками кустарников, пела из Зеленого Лабиринта случайно залетевшей птицей. Испугавшись этой ти­шины, которую Меркурий переносил много легче, Афанасий спросил, где берут таких друзей. Вопрос был глупый, ибо замуровывающие друзья были Афанасию скорее опасны.

— Где-то. Берут, — ответил Меркурий и продол­жил совсем о другом: — Никаких особых чудес. Нет. Все открыто. Каждый сам выбирает. Как далеко он нырнет.

Меркурий повернулся и, наклонившись вперед, пошел к ШНыру. Скрипел снег. Огромные, как ко­рабли, валенки удалялись по тропинке. Афанасий не выдержал. Побежал по тропинке, увяз в снегу, но, все же обогнав валенки, преградил им дорогу:

— Постойте! Зачем вы рассказали мне о замуро­ванном?

Это. Легенда.

Афанасий не поверил:

— Неправда! Вы догадались! И что мне делать, если ко мне прицепился эль? Засунуть себя в зем­лянку? Похоронить живьем?

— Зачем. Хоронить, — удивился Меркурий. — Ныряй. Ты же шныр.

— Нырять?! Но если в болоте эль что-то почув­ствует...

— В болоте. Полно элей. Еще одним. Их не уди­вишь, — отрубил Меркурий.

— Но это мой эль! Через одну девушку. Мы с ней одно, и эль, значит, общий!

— Чушь.

— Что чушь? Я чувствую, как он шевелится в ней, а это все равно что во мне! Я думаю, он видит мои­ми глазами! Шпионит в ШНыре через меня! — вы­палил Афанасий, испытывая радость, что может вы­говорить все, что неделями гнило в нем

Меркурий заглянул в глаза Афанасию, точно же­лая получше отпечататься в памяти следящего эля.

— Белдо тебе. Наплел. Все это, — произнес он утвердительно, точно лукавый старичок оставил в зрачках у Афанасия визитную карточку.

— Белдо, — подтвердил Афанасий.

— Чушь. Ничего эль. Не видит. Он тупая личинка. Пожирает ее разум и силы. И с каждым днем стано­вится. Сильнее. Если хочешь спасти девушку, ныряй. И не бойся его. Он сам. Тебя. Боится.

— Кто меня боится? Эль? — не поверил Афанасий.

— Они все боятся. Кто не боится. Тот не пугает. Иди — и ныряй! — отрезал Меркурий.

И это был практически единственный случай за всю историю ШНыра, когда Меркурий Сергеевич произнес что-либо с восклицательной интонаци­ей. А в следующую секунду Афанасия развернули за плечи и легонько подтолкнули к пегасне.

И Афанасий пошел. Поначалу он был преиспол­нен мужества, но чем дальше отходил от Меркурия, тем меньше оставалось в нем решимости. Теперь ему казалось, что он непременно залипнет в боло­те, Меркурий — старый маньяк и все на свете идио­тизм. И зачем он разоткровенничался? И перед кем? Присохшая ватка на усах — ха! Герой! Сам пускай ныряет!

Афанасий стал оборачиваться, собираясь сер­дито взглянуть в спину Меркурию, но встречная ветка дала ему подзатыльник, сбив с него шапку. Афанасий от злости сломал ее. Ветка была уже гиб­кая, наполненная силой весенней жизни, с зеленым ободком на сломе и набухшими почками. Афанасий смотрел на нее, жалобно повисшую на полоске ко­ры, и кусал губы.

Синяя закладка, которую давно уже ждали от не­го, предназначалась для парня, уже много месяцев боявшегося выходить из дома. Отправляясь утром в университет (он учился на третьем курсе тишайше­го философского факультета), он до боли сжимал в ладони газовый баллончик и бесконечно про­кручивал в голове отработанный на мешке прямой правой. Мешок висел в коридоре, всем мешал и, ког­да его задевали, обидчиво отплевывался опилками.

Бедняга довел себя до запущенного психоза. Он ненавидел и боялся всех подряд. Консьержку, кото­рая не могла его запомнить, хотя он жил в подъез­де с десяти лет. Контролера в троллейбусе, который мог проверить у него проездной. С проездным все было в порядке — но мало ли что придет в голову человеку, избравшему сомнительную профессию, связанную с проверкой чужих билетов? Недоучен­ному философу мерещилось, что каждый идущий ему навстречу мужчина набросит ему на шею удав­ку, а всякая шумная компания собралась с един­ственной целью: избить третьекурсника, который недавно в работе по Канту сделал смелое допуще­ние, что Кант читал Платона в неудачном немецком переводе.