Федор Андрианов - Спроси свою совесть

Женьке Курочкину он был особенно неприятен. Они жили по соседству, и иногда вечерами завуч заходил к ним посидеть, поговорить или, как выражался он сам, «погреть холостяцкую душу у семейного огонька». И Женькина мать всегда любезно встречала его. Правда, о Женькиных школьных проделках он почти никогда не рассказывал, но каждое его посещение таило определенную опасность.

Александр Матвеевич, бесстрастно глядя поверх ученических голов, сухо и нудно излагал очередную тему. Голос его назойливо царапал барабанные перепонки, словно гвоздь по стеклу. Хотелось от него отмахнуться, как от назойливой мухи. Впрочем, в классе на сей раз почти никто не слушал объяснения. Девчонки перешёптывались, и от них к партам, где сидели Серёжка Вьюн и Иван Сергеев, то и дело летели записочки. Но ребята, несмотря на многочисленные кулаки, показываемые им тайком из-под парт, хранили стоическое молчание.

Наконец прозвенел долгожданный звонок. Александр Матвеевич оборвал объяснение материала чуть ли не на половине фразы, сухо назвал страницы учебника — задание на дом, повернулся и ровной походкой вышел из класса, не обращая внимания на поднятый ребятами шум.

Женька протолкался сквозь груду девчонок, сразу же после звонка окруживших их парту, и подошёл к стоящей в стороне Ире Саенко.

— Я требую, — резко произнёс он, — чтобы эта заметка, фальсифицирующая факты, была снята!

Ирина стояла перед ним, перебирая пальцами косу, перекинутую на грудь, — верный признак того, что она нервничала, но голос её звучал спокойно:

— Почему? Разве факты, отражённые в ней, не соответствуют действительности?

— Да, не соответствуют!

— Значит, ты ездил с нами в колхоз, а вчера вечером не играл в баскетбол на школьной площадке?

Теперь в голосе её звучала явная насмешка. Женька был сбит с толку, но решил не отступать.

— Баскетбол — это моё личное дело!

— Ах, личное! В том-то и дело, что у тебя личное стоит всегда на первом месте! Именно это и отражает заметка.

— О чем спор?

К ним подошел Сергеев, освободившийся от нападения девчонок.

Ирина сразу повернулась к нему. В классе давно уже привыкли к тому, что все начинания Ирины, на которые она, кстати сказать, была весьма щедра, безоговорочно поддерживались Сергеевым. Ирина явно обрадовалась его вмешательству.

— Вот Курочкин требует, чтобы сняли газету, в которой помещена карикатура на него.

— Какую газету? Ах, эту! Я ее еще не видел.

Сергеев подошёл к газете и несколько секунд молча рассматривал её, потом, наморщив лоб, вернулся к парте Саенко. И Женька, и Ирина ожидали его.

— Знаешь, Ирина, мне кажется, что на этот раз ты всё же не права.

Ирина гневно тряхнула головой, коса с одного плеча перелетела на другое, в глазах вспыхнуло презрение.

— И это говорит член бюро класса! Неужели ещё тебе нужно объяснять, что комсомолец должен всегда ставить общественное выше личного!

— Постой, постой, не горячись! — Сергеев ещё больше наморщил лоб. — Так ты считаешь, что здесь налицо конфликт личного с общественным?

— Да!

— Работа в колхозе — общественное дело, а игра в баскетбол — личное?

— Ну, конечно! Это даже пятикласснику ясно.

Ирина пожала плечами, словно удивляясь, что такие простые вещи ему не понятны. Но Иван не собирался отступать.

— Значит, ты считаешь, что Курочкин не поехал в колхоз для того, чтобы играть в баскетбол?

— Я этого не говорила! — несколько растерялась Ирина.

— Но получается именно так! Вот в этом-то и есть твоя ошибка, Ира.

— Ну знаешь, это просто ты из ложного чувства товарищества защищаешь своего друга.

Сергеев густо покраснел. В классе все знали эту его особенность — краснеть по любому поводу, а иногда и вовсе без повода. Причём румянец, поднимаясь от шеи, заливал всё лицо. Пылали огнем даже уши.

— А по-твоему, товарищ не имеет права выступить на защиту своего друга, если видит, что по отношению к нему допущена явная несправедливость? Грош цена такой дружбе!

— Но я не верю в его болезнь!

— Это твоё дело, а газета — общественное, вот тебе и конфликт между личным и общественным, — пошутил Сергеев, чтобы сгладить размолвку.

Но Ирина не была расположена к шуткам.

— Это не болезнь, а симуляция!

— У Курочкина есть справка от врача.

— Значит, нужно верить разным бумажкам и не верить фактам? Ну знаешь, это просто формализм!

Сергеев улыбнулся:

— Вот, все семь смертных грехов мне приписала: покрывательство, формализм, ложное чувство товарищества, ещё что?

— Что симуляция — это ещё нужно доказать, — вмешался в разговор молчавший до этого Курочкин.

— И докажу! — гневно сверкнула серыми глазами Ирина.

— Ну вот, когда докажешь, тогда и повесишь эту газету, — примирительно произнёс Сергеев, — а пока нужно снять.

Ирина молчала, только нервно вздрагивала коса, которую она перебирала тонкими пальцами. Наконец, глубоко вздохнув, не глядя на Сергеева, она проговорила:

— Хорошо, я сниму. Но вопрос о Курочкине мы будем разбирать на бюро!

— Ой, боюсь! — Женька шутовски вытаращил глаза и присел. К нему уже вернулась его обычная самоуверенность. Своего он добился — газета будет снята, а насчёт бюро… Он выпрямился и свысока посмотрел на Ирину:

— Может быть, вы ещё и моего лечащего врача на комсомольское бюро вызовете?

Ирина, не отвечая, обошла его, словно неодушевлённый предмет, случайно оказавшийся на пути, подошла к стене и резко дёрнула за край газеты. Газета отлетела, оставив на гвоздях кусочки бумаги.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав! — басом произнёс Сергеев. Он всё ещё старался сгладить размолвку.

Ирина круто повернулась к нему:

— А ты, Сергеев… Я тебя считала честным, принципиальным, а ты… двурушник!

И неожиданно всхлипнув, она выбежала из класса. Сергеев растерянно проводил её глазами.

История с газетой испортила Ивану весь день. На следующем уроке он совсем не слушал ответов товарищей, объяснение учителя и получил два замечания за невнимательность. Ребята недоуменно посматривали на него: такого с Сергеевым раньше никогда не было. А Иван даже не замечал их взглядов: он заново переживал разговор с Иринкой. Вновь и вновь он слышал её дрожащий возмущённый голосок: «…Я тебя считала честным, принципиальным, а ты…», снова видел в глубине серых глаз слёзы. Иван не мог понять, почему эта размолвка так мучает его. Может быть, он был груб? Нет, ничего такого, что могло бы оскорбить Иринку, он не сказал. А если он всё-таки не прав? Сергеев мысленно перебирал все аргументы Ирины. Нет, и в этом он себя упрекнуть не может. Правда, Женькина болезнь проявляется как-то странно, но ведь врач лучше знает, что ему можно, а что нельзя, а справки, да еще такие, так просто не выдаются. Значит, он прав. Так почему же осталось сознание какой-то вины, недовольства собой? Случались у них размолвки с Ириной и раньше, правда, редко, но всё же случались, но ни одну из них он не переживал так болезненно, как сейчас. Что же случилось? Почему он не может забыть эти слёзы в серых глазах?