Марина Трубецкая - Дверь обратно

Бурча себе под нос что-то нелестное касаемо моей бесстыжей личности, саквояж выдал мне требуемое и, тут же перелетев, устроился на старом месте. В ту же минуту он захрапел, как трое здоровых пьяных мужиков. Я же с шапкой-невидимкой в руках выскочила обратно на крыльцо.

— Надевай!

— Так вроде это уже было? — И Анебос лениво развалился на ступеньках.

— Надевай, — пришлось дернуть его за край рубахи.

Псеглавец нехотя взял шапку и прицепил ее между ушей.

Вы собаку в шапке видели? А теперь представьте это животное со свирепо оскаленными зубами, скошенными к переносице глазами и свисающим сбоку языком. Я покатилась от хохота, рискуя перебудить всю поляну. Вид собачьей морды тут же изменился. Мастер мимических пародий быстро сорвал шапку с торчащих ушей и уставился на меня.

— Ты видела?

Я кивнула, утирая выступившие слезы. Псеглавец молча сунул мне в руки шапку и ушел, забыв даже попрощаться. Странный все-таки народ, эти зверолюди!

Я вернулась в дом и, не обращая внимания на завывания саквояжа, растянулась на кровати. Какое же все-таки наслаждение! Перина мягко приняла меня в свои объятия. За последние недели я привыкла спать лисой на полу, постоянно прислушиваясь и вздрагивая. А тут такое буржуйство — подушка, одеяло, теплынь! Небесные колокольца тихонько набрякивают что-то умиротворяющее. И не надо никуда бежать, сворачивая головы невинным зверушкам.

— Савва Юльевич, — позвала я негромко, боясь разбудить спящего рядом Славика.

— Чего тебе? — буркнул недовольный саквояж, продолжая, видимо, дуться на меня за то, что я изгнала его с кровати.

— Атей считает, что я могу быть причастна к исчезновению духов-охранителей.

— Придурок твой Атей, — вынес безапелляционный приговор саквояж, — вспомни буканая с его рассказом. Ты еще тогда на свет не появилась, когда они начали здесь своих духов просирать.

Ну да! Грубо, но верно! Надо Атею это завтра сказать. С этой мыслью я, успокоенная, и уснула.

Как же хорошо просыпаться дома! Встала я еще затемно. Сходила в душ, дала наконец-то гребню дочесать мои волосы до конца. Выбрала одежку понаряднее и даже, подумав, плесканула благовоний в надушные серьги. Посмотрела в зеркало, тут же вспомнилось сказочное: «Нет, не прЫнцесса!» — «А кто?» — «Королевна!»

Когда я выползла на улицу, народ только начал просыпаться, а черное солнце уже показалось над деревьями, сросшимися в сплошной пук. Я пошла в беседку и в один присест умяла там жареной картошки с солеными огурцами и квашеной капустой. Подумав, стрясла со скатерти-самобранки большую чарку с кока-колой. И когда мое одиночество за столом было нарушено, я уже меланхолично крошила в руках медовый пряник, как и подобает нежной и удивительной девице.

— У тебя капуста на щеке, — раздался над ухом вкрадчивый голос.

— Чего? — Я повернулась к тихо подошедшему сзади Анебосу.

Поганец снял что-то с моей щеки и, сунув в пасть, закатил глаза:

— Квашеная… С тмином.

Тьфу ты! Ну что за напасть! И как у него получается подлавливать меня в дурацких ситуациях? Псеглавец же тем временем швыркал молоко с блинами, не забывая ехидно поглядывать на мой пряник.

Когда все насытились, народ потащился с поляны. Дождавшись Чадолюбу и сдав ей малыша с рук на руки, я отправилась вслед за всеми, пристроившись к девочке простого человеческого вида, которую звали Сияна. Вот уж кому имя точно подходило! Вся сверкающая, звонкая, веселая, как весенний ручеек. Она отнеслась к моему соседству весьма доброжелательно, тут же уцепившись мне за локоть и начав рассказывать всякие смешные истории про одноклассников. От нее же я узнала, что сейчас у нас по расписанию урок Чаровательства, который ведет молодой чародей Драгавит. Говоря о нем, Сияна смущалась и активно пунцовела щеками, из чего становилось абсолютно ясно, что сей педагог весьма неплох, по ее мнению.

Класс находился недалеко от кабинета Наузничества и очень напоминал тот размерами и расположением парт. Единственное, стены здесь были больше похожи на витрину провинциального магазина. Даже не магазина, а антикварной лавки какой-то: столько всяких не вписывающихся ни в какую тематику вещей стояло на многочисленных стеллажах. Драгавит (а кто бы это еще мог быть?) уже расхаживал между рядами, постукивая совсем небольшим посохом, даже скорее тростью, верх которой был украшен серебристыми листочками, издающими мелодичный звон при каждом движении. Внешность учитель имел весьма нетрадиционную для руса, которые в массе своей были, по большей части, светлоглазы и русоволосы. У этого же собранные в хвостик волосы темнели жареными каштанами, а глаза под густой щеткой бровей казались горящими обсидианами.[46]

Сияна, затрепетав ресницами, села за переднюю парту. Я, краем глаза заметив, что место возле Анебоса уже занято верной Свиксой, устроилась рядом с новой приятельницей. На партах уже лежали гусли и деревянные ложки. Дождавшись, когда все рассядутся, Драгавит тут же обратился ко мне:

— Ты новенькая? — Я кивнула. — Ну вот и хорошо, сегодня у нас первое занятие по деревянному промыслу, так что ты ничего не пропустила.

После чего он махнул надо мной тростью, и листья вдруг ожили и зазеленели, блестя клейкой молодостью.

— Тем более с твоими способностями, — и он уважительно посмотрел на меня.

Сияна тут же насупилась и слегка отвернулась. Вот это новое чувство! Никому никогда и в голову не приходило ревновать меня. Эх, услышали бы это наши детдомовские барышни! Я фыркнула про себя.

— Ну, кто знает, из чего лучше изготавливать гусли-самогуды?

Вот это новость! Даже начался урок, как в обыкновенной школе. Руку подняли двое: Анебос (ну да! Атей же говорил, что он лучший ученик) и Сияна. Драгавит кивнул Сияне.

— Самогуды проще всего изготавливать из белозерного явора, а ложки-самостуки — из рябины обыкновенной.

— А самоеды? — продолжил викторину смутитель девичьих сердец.

— Из липы, — уже не так уверенно произнесла девица.

— Из какой? — И, увидев, что вопрос поставил ее в тупик, перевел взгляд на Анебоса.

— Из сердцевидной пестролистной, — ответил всезнайка.

— И правильно. А все потому, что каждое дерево имеет свое звучание, которое надо просто услышать. Всегда проще не ломать природу, а почувствовать ее душой.

— А можно вот, например, из ленты сделать гусли? — крикнул кто-то с задних парт.

— Можно. Но об этом я вам расскажу на уроках Химеротворчества, которые будут в следующем году. Разница же между двумя этими дисциплинами проста, — он вышел на середину класса и воспарил где-то на метр от пола, — когда мы занимаемся чаровательством, мы вкладываем в предмет какие-то свойства, и дальше он существует с этими самыми свойствами без всяких колдовских воздействий извне. А вот ежели мы творим химеру, то есть оборачиваем один предмет в другой, то он в новом виде может существовать только до тех пор, пока к нему направлена волшба. Как только токи прекратятся, то он примет свой изначальный вид. Пример: всем известные гребни, из которых лес произрастает, стоит их только оземь ударить. Так вот лес этот, самое большее, месяц простоять может, а потом химера рассеется. А уж коли гусли самогудами зачаровали, то и быть им такими, сколько будет длиться их земной век.