Кристин Хантер - Трио «Душа» и Сестрица Лу

Разумеется, Вильям был уже давно не мальчик, а взрослый мужчина. С тех пор как четыре года назад папа ушел от них, он стал единственным мужчиной в доме.

Лоретта не любила вспоминать о том времени: папа и мама каждый вечер ссорились друг с другом. Лоретте иногда казалось, что папа от них и не уходил, а просто место во главе стола, на котором он всегда сидел, однажды вдруг занял Вильям. Вскоре после этого родился Рэндолф. И с тех пор Вильям изо всех сил старался заменить им отца. Он и вправду был для них почти что отцом и уж точно таким, каким должен быть старший брат: высоким, сильным, красивым, добрым, в меру строгим, чтобы его слушались, и в меру ласковым и веселым. Лоретта и представить себе не могла, что бы мама делала без Вильяма. Что бы все они делали без него! Вильям окончил среднюю школу и устроился на хорошую должность в почтовом отделении — руководил сортировкой почты. Арнита тоже работала — домработницей, — но лишь по настроению, большую часть своего заработка тратя на наряды. Так что фактически содержал семью один Вильям.

У Вильяма была тайная мечта: он хотел открыть собственное печатное дело. Но всякий раз, когда он заговаривал об этом, мама сердилась и заявляла: «Только не говори мне, мой мальчик, что ты собираешься купить этот свой станок. Только его мне не хватало, в нашей-то тесноте! И потом, если ты бросишь службу, на что, спрашивается, я буду кормить семейство?»

Напрасно Вильям объяснял маме, что службу он не оставит, по крайней мере в первое время; что печатать будет лишь по вечерам, как до этого ходил на курсы печатного дела. Куда там — мама и слушать не желала! Лоретта понимала, что мама боялась лишиться заработка Вильяма, но всей душой сочувствовала брату. Однако в спорах между мамой и Вильямом Лоретта не любила принимать чью-либо сторону. Все это слишком напоминало ей давнишние споры мамы с отцом. И тогда и сейчас Лоретта любила обоих и обоим желала победы.

В жизни Вильяма было и другое, еще более тревожное для мамы обстоятельство: Вильям хотел жениться на Ширли Тернбо — школьной учительнице и очень милой девушке. Когда Вильям приводил Ширли к ним в дом, мама была с ней как-то чересчур вежлива, словно показывая тем самым, что Ширли ей не нравится, но она не смеет в этом признаться. Желая сгладить мамину холодность, Лоретта старалась быть как можно более приветливой с Ширли, но это не помогло, и вскоре Вильям перестал приглашать Ширли к ним в дом. Мама воспряла духом, но Лоретта знала, что Вильям продолжает встречаться с Ширли.

Впрочем, история с Ширли вызывала у Лоретты меньше сочувствия, чем проблема печатного станка. Самой Лоретте никогда не хотелось выйти замуж (ну, разве что когда она будет совсем старой, лет эдак в двадцать пять или в тридцать, но очень не скоро), и она не понимала, как другие могут хотеть жениться. Когда она станет взрослой, мечтала Лоретта, она будет жить совсем одна в собственной квартире, по крайней мере первое время. Выйти замуж — это значит иметь полный дом детей, которых надо кормить, нянчить; значит, шум, гвалт, склоки, и негде приткнуться, некуда пригласить друзей и даже негде собраться с мыслями…

Ну точь-в-точь как сейчас, подумала Лоретта, входя на кухню. Гордон и Эндрю волтузили друг друга плюшевыми зайцами, близняшки гонялись друг за дружкой вокруг стола, а Рэндолф вопил истошным голосом, сидя на коленях у Вильяма, который смазывал ему йодом ободранную коленку. Мама, стоя у плиты и раскладывая по тарелкам бобы с салатом, выглядела так, словно готова была расплакаться вместе с Рэндолфом.

Одна Арнита сохраняла спокойствие. Она сидела на стуле рядом с мамой и покрывала серебристым лаком свои длинные, овальной формы ногти. Арнита всегда оставалась невозмутимой, словно была посторонним человеком, и то, что происходило в семье, никоим образом ее не касалось. Осуждая поведение Арниты и считая ее эгоисткой, Лоретта все же иногда завидовала своей старшей сестре.

Лоретта пристроилась на стуле рядом с Арнитой. Иногда, когда та бывала в хорошем настроении, она разрешала Лоретте пользоваться своим лаком для ногтей.

— Можно я тоже покрашу после тебя?

Арнита была в плохом настроении.

— Нет, — не взглянув на сестру, ответила она и так низко склонила голову, что ее длинные черные ресницы коснулись щек. Она вытянула вперед руку и чуть помахала ею, любуясь маникюром. — Мала еще для серебристого лака.

— Арнита, — позвала мама. — Слышишь, малышка плачет. Ты можешь подняться наверх и дать ей бутылочку?

— Сейчас не могу, мамочка, у меня ногти не высохли.

— Лоретта! Ну-ка давай! — приказала мама. — А когда вернешься, расскажешь мне, где тебя носило.

Вот тебе и на, подумала Лоретта. А она-то считала, что ей удалось прокрасться на кухню незамеченной.

— Хорошо, мам, — сказала Лоретта и поднялась на второй этаж навстречу пронзительному призыву племянницы. Кора Ли была сухой и тут же перестала плакать, едва Лоретта взяла ее на руки. Она привыкла к своей тете — и знала ее лучше, чем собственную мать. Когда мама или Лоретта брали Кору Ли на руки, она успокаивалась, а когда девочку брала Арнита — плакала еще громче.

Коре Ли уже исполнилось девять месяцев, и для Лоретты она стала слишком тяжелой. Лоретта медленно спускалась по лестнице, осторожно ставя на ступеньку обе ноги и лишь затем нащупывая носком следующую. Собственно, куда ей спешить, думала Лоретта. Мама собирается расспросить ее о том, где она была после школы, и ей придется сказать правду. Пристальный, всевидящий мамин взгляд словно убивал в Лоретте любую ложь. Лоретта никогда не обманывала ее, даже в таких ситуациях, как сейчас, когда правда едва ли могла обрадовать маму.

Однако та уже успела забыть о Лореттином опоздании. Когда Лоретта вернулась на кухню, мама была поглощена разговором с Вильямом. Переложив ребенка на левую руку, Лоретта открыла холодильник, достала оттуда детскую бутылочку и сунула ее под горячую воду. Арните и в голову не пришло помочь сестре, хотя той даже двумя руками было тяжело держать Кору Ли, не то что одной. Когда Лоретта наконец села, пристроив Кору Ли у себя на колене и дав ей бутылочку, Лореттина левая рука ныла так, точно ее выдернули из сустава. Но она ничего не сказала сестре, лишь молча покосилась на нее. Та сидела на прежнем месте, вздернув красивый профиль, безразличная ко всему, кроме своих наманикюренных ногтей.

— Сегодня я внес тридцать долларов за печатный станок, — сообщил Вильям, усадив Рэндолфа на его высокий стульчик, велев Эндрю и Гордону угомониться и вернув за стол двойняшек, шлепнув одну из них по заду. (Невозможно было установить, которая из девочек напроказила; приходилось шлепать ближайшую, и это оказывало успокаивающее воздействие на обеих.)