Урсула Ле Гуин - Индеец с тротуара [Сборник]

— Мама, оставь ты Ширли в покое, — попросил Вильям. Голос у него был ровным, но его верхняя губа чуть подрагивала — знак для Лоретты, что Вильям расстроен. — Во — первых, она не белоручка. Она свой человек, и ты бы это сразу поняла, если бы относилась к ней по-человечески. Хотя бы вполовину того, как она к тебе… А во — вторых, да будет тебе известно, что печатный станок — это моя собственная идея. Я еще со школы о нем мечтаю. — Вильям был и вправду расстроен. Он закурил, не кончив ужинать, чего никогда не позволял себе: мама не любила, когда курили за столом. Решив, что и ей теперь дозволено, Арнита потянулась к пачке и тоже закурила.

— Ну вот, воспитываешь детей, стараешься, чтобы они выросли приличными людьми, а они, нате вам — сидят за столом и дымят, как паровозы, — таков был мамин комментарий.

— Мама! — воскликнул Вильям, взмахивая сигаретой. — Я хочу, чтобы ты хоть раз постаралась понять меня. Ведь, чтобы стать печатником, я целых два года ходил на курсы. Если в ближайшее время у меня не будет станка, я забуду все, чему там научился. Я не хочу, чтобы все это пропало даром.

— А я, между прочим, всегда была против того, чтобы ты ходил на курсы. У тебя уже была хорошая работа. Так нет, зачем-то понадобилось еще и на курсы ходить.

В этом была суть маминой жизненной философии: будь благоразумен, обеими руками держись за то, что у тебя есть, и не тянись к большему и лучшему, иначе жизнь, та, которой живут белые, накажет тебя. Знай свое место, даже если оно жалкий угол. В мамином детстве, там, на Юге, где она жила, что-то наверняка сильно напугало ее, раз она так всего боится, размышляла Лоретта.

— И потом, если уж ты хочешь быть печатником, зачем тебе собственный станок? Неужели нельзя работать на кого-нибудь другого?

— Ты сама все прекрасно знаешь, мама. Чтобы устроиться в типографию, надо быть членом профсоюза. А цветных туда не принимают.

Вот почему Вильям как-то сказал Гордону и Эндрю, что они должны окончить колледж, вспомнила Лоретта. В сфере обслуживания — плотниками, сантехниками или электромонтерами — они не смогут работать: их не примут в белые профсоюзы. Девочкам колледж не нужен, они всегда устроятся продавщицами или секретаршами, но парень, если он цветной, может быть либо выпускником колледжа, либо дворником. Среднего ему не дано. Мама любила повторять: «Ну и ладно, пусть дворниками. На ваши колледжи у меня все равно никогда не будет денег». Но Лоретта понимала — Вильям еще и потому хотел завести печатный станок, что надеялся заработать деньги на обучение Гордона, Эндрю и Рэндолфа.

Мама, казалось, готова была расплакаться.

— Если ты, Вильям, бросишь работу на почте, на что мы будем жить?

— На «соцобеспечение», — сердито ответил Вильям. — С твоими девятью детьми тебе в любом случае дадут больше денег, чем я зарабатываю.

Лоретта знала, что подобная мысль ранит маму. Единственной ее гордостью было то, что ей и ее семье никогда еще не приходилось жить на «соцобеспечение».

Мама воздела глаза к небесам, и слеза так и поползла по ее щеке.

— Боже милосердный! — воскликнула мама. — За что ты так тяжко меня караешь?

Вильям тут же вскочил, обнял маму за плечи.

— Послушай, давай больше никогда не говорить об этом. Проживем, мама, не беспокойся. Я обещаю тебе, что не брошу работу.

Мама всхлипнула громче, одновременно краешком передника вытирая слезы. Скоро она перестанет плакать и снова начнет хлопотать по хозяйству, с сухими глазами и упрямым выражением на лице, разговаривая только со своим «господом», потому как «эти дети» ее не понимают. Было самое время переменить тему.

— Мама, — сказала Лоретта, — Кора Ли больше не хочет. Она сыта.

— Тогда давай ее мне, — ответила мама, протягивая к ребенку свои смуглые сильные руки, которые, казалось, были созданы для того, чтобы держать младенцев.

— А почему ты не заставишь Арниту взять свою дочь? — воскликнула Лоретта. Это восклицание вырвалось у нее как бы само собой. Ей вдруг стало обидно, что все в доме делалось так, как хотелось Арните, которая ничем не помогала семье. А Вильям, добрый, хороший Вильям, который трудился на них в поте лица, не мог добиться от мамы даже простого понимания.

— Арнита скоро уходит, — спокойно ответила мама, принимая внучку.

— А почему ты не заставишь ее остаться? — настаивала Лоретта. Ей казалось несправедливым, что Арнита могла потратить пятьдесят долларов на парик, в котором у нее был глупейший вид и от которого никому не было проку, а Вильям не мог приобрести печатный станок, чтобы с его помощью больше зарабатывать для семьи.

Маме никогда не приходило в голову отдать Вильяму должное за то, что он трудолюбивый и целеустремленный, не бездельник и не бандюга какой-нибудь. Должное мама отдавала самой себе: за то, что в течение пяти лет выхаживала сына от полиомиелита. Дескать, он привязал Вильяма к дому и потому он не мог связаться с какой-нибудь дурной компанией, отбиться от рук и попасть в полицию вместе с другими мальчишками. Вильям и сам нередко шутил, что полиомиелит — лучшее из того, что с ним случалось. Когда он наконец поправился, ему было уже поздно заводить дружбу со сверстниками, и все свое свободное время он посвятил наверстыванию упущенного по школьной программе. Он до сих пор прихрамывал, впрочем, едва заметно, зато теперь у него были приличная работа, школьный аттестат и в придачу диплом печатника, в то время как другие саутсайдские юноши его возраста ничего не имели, кроме тюремных приводов. Стоило человеку хоть раз побывать в тюрьме, даже если только «по подозрению», и ничего иного ему не оставалось, как попадать в еще большие неприятности: на работу его все равно никто не брал. Лоретта верила, что ее старший брат может добиться всего, о чем мечтает, в том числе наладить прибыльное печатное дело. Она не понимала, почему мама не разделяет этой ее уверенности.

Лоретта так глубоко задумалась, что едва расслышала, как мама сказала ей:

— Оставь Арниту в покое и ешь.

Лоретта уставилась в тарелку с остывшим ужином. Сегодня у них был один из «вегетарианских» вечеров. Как бы экономно они ни расходовали заработок Вильяма, мяса на всю семью они могли купить лишь раз в неделю, да еще рыбу — по субботам и курицу — по воскресным дням. Лоретта ничего не имела против того, чтобы есть на ужин бобы с зелеными овощами, тем более что мама готовила их с говяжьими позвонками, которые придавали кушанью восхитительный вкус мяса. Они должны быть счастливы тем, считала Лоретта, что хотя бы раз в неделю едят мясо. Большинство саутсайдских детей, в особенности те, которые жили на «соцобеспечение», вообще не ели мяса, кроме того тошнотворного, отдающего картоном консервированного мяса, которое раздавали в Центре продуктовых излишков для неимущих. Но Лоретте было обидно есть ужин холодным из-за того, что бездельница Арнита не соизволила заняться собственным ребенком. Это несправедливо, думала Лоретта. Многое из того, что делалось в этой семье, казалось несправедливым.