Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

Изменили мне силенки,
устаю, устаю!
В поле сахарной соломки
я стою.

Я ж не сладкого искал…
Сколько сахара-песка,
что за розовая ваза!
Ах, как пенится у скал
Море Клюквенного Кваса.

Золотятся пески —
самый лучший бисквит!
Горный тянется хребет —
чистый, радужный шербет!
А в долине, вдали,
но отсюда недалек —
разноцветный городок
в бонбоньерке залег.

Белосахарных палат
расцветают купола.
— Заходи, стар и млад,
хочешь, кушай мармелад,
хочешь, губы шеколадь,
наряжайся в маки, —
хорошо щеголять
в серебряной бумаге!
Посмотри на домик тот,
это — торт.
Ну, а это фортепьяно
сделано из марципана.

Гуляют ангелочки —
на плечах кулечки,
в обертках, как шейхи,
раковые шейки.

Прямо, прямо нет спасенья!
От соблазна плачет Сеня.
Ах, он бы съел
ну хотя бы монпансье.

Посредине города,
неширок и короток,
домик из печеньица,
а оттуда голосок,
словно ананасный сок:
— Мое вам почтеньице!
В райские кущи
заходите, скушайте
абрикоску, сливку,
вишневую наливку.
Не стесняйтесь, заходите!..

Сеня, слюни вытерши,
видит: Главный Кондитер с Главною Кондитершей.

Сколько, сколько сладостей!
Где ж это кончается?
У Сенечки от слабости
все в глазах качается.

Время клонится к восьми.
И весь мир просит Сеню:
— Слушай, скушай этих яств новизну!
Ну, возьми! — Не возьму…

А мальчиковы пятки
вязнут, вязнут в патоке.
Па-атока тяну-чая,
ги-бель неми-нучая,
тя-анутся сладкие
ли-ип-кие нити…
— На помощь, на помощь,
спасите, вытяните!
Тону! Тону! —
А хитрая Кондитерша
смеется: — Да нну?

Вот уже рубашка в патоке подмокла.
Но что это? Откуда это мчится подмога
Кем это выслано
соленое и кислое?
Армия столобая —
мчится соль столовая,
а за нею мчится
перец и горчица…
Как ударила соль
в сахарную антресоль!
Как повылетел хрен —
шоколады дали крен!
А горчица горячится:
— Эх! Не грех —
бей в мускатный орех!
Кондитерша кубарем,
блещет нижним бельем.
Ну-ка, уксус откупорим,
обольем, обольем!
Налетают, налетают
стаи перца на туман,
тают, тают, тают, тают
шоколадные дома…
И сахарная жижица
льется
и движется.

Странной силою ведомый, я вошел в гусиный домик.
За столом и чашей пунша, в свете карточной игры,
под тик-так часов-кукушки ждали Андерсен и Пушкин,
Гофман, Киплинг и Чуковский, Кот Мурлыка, Буш и Гримм.
И сказал Чуковский: «Сядьте! Мальчик Сеня, ты — читатель,
и, конечно, как читатель, без завистливых затей,
ты рассудишь, ты научишь, кто из нас, сидящих, лучше
пишет сказки для детей!»

Тихо и нерадостно
начал сказку Андерсен —
маленький, ледащенький
седой старичок:

«Лежали вместе в ящике
Мяч и Волчок.

— Души я в вас не чаю,
люблю вас горячо…
Давайте повенчаемся…—
Мячу жужжит Волчок.
Но, гордостью наполненный,
Мячик говорит:
— Я с Соловьем помолвлена,
он — мой фаворит.
Ему отдам невинность я! —
Наутро Мяч исчез,
Волчок не в силах вынести…
Прощайте, жизнь и честь!
Прошло немало времени,
но жег любовный яд…
— Наверно, забеременел
Мяч от Соловья.
Я видел на „ex-librise“
Соловья в очках… —
Тут мальчик взял и выбросил
через окно Волчка.
Истерзанный, искусанный,
с обломанным плечом,
Волчок в клоаке мусорной
встретился с Мячом.
— Любимый мой! Согласна я
стать твоей женой!..
(Сама ж ужасно грязная,
с дыркой выжженной.)
Волчок ответил, сплюнувши:
— Я был когда-то юношей,
теперь же поостыл, —
иная ситуация…
К тому ж решил остаться я
навеки холостым!..»

Тих и нерадостен,
кончил сказку Андерсен,
и совсем иначе
Афанасьев начал:

«В дальнем государстве,
в тридесятом царстве,
у того царя Додона,
у Великого Дона,
что и моря синевей,
было трое сыновей.
Вот идет первый сын
мимо черных лесин,
а ему навстречу — ишь как! —
лезет мышка-норышка,
куковушка-кукушка,
и лягушка-квакушка
из озерных глубин:
ква-кум-бинь…

А за ними кыш —
По-Лугу-Поскокиш,
а за ними вишь? —
Я Всех-Вас-Давишь.
Лесиная царевна
Лиса Патрикевна,
из сосновых капищ —
Михаил Потапыч,
и фыркает кофейником
Кот Котофейников».

Тут промолвил Сеня нежно:
«Это ж длится бесконечно,
это старо, длинно, скучно, ну,
а я весьма спешу».
«Погодите! — крикнул Гофман.
— Пусть на миг утихнет гомон,
и прочту, что я пишу:

„В тысяча восемьсот (звездочки) году
в Городке Aachenwinde
жил Советник fon der Kinder,
ростом с Какаду.
Знали Жители давно:
был der Kinder Колдуном.
Ночью Дом стоял вверх Дном,
и стоял у Входа Гном.

И была у Колдуна
дочка малая одна —
Kleine Anchen, kleine Anchen,
kleine Tochter Колдуна.

И скажу я вам — она
в Виртуоза влюблена.
Herr Amandus Zappelbaum,
вами занята она.

Хочет Anchen под венец,
просит Папу наконец:
— Herr Коммерции Советник,
уважаемый Отец,
я люблю Amandus'a Zappalbaum'a.
Если я не выйду замуж, то лишу себя Ума!

Как завоет Fon der Kinder:
— Эти Глупости откинь ты,
Ты уже помолвлена
с грозным Духом молнийным
Choriambofax'oм!
Вытри Слезы, Плакса! —
И себя он хлопнул по Лбу,
взял, открыл большую Колбу,
вынул Пробку Дым пошел,
синий, складчатый, как Шелк“».

— Погоди, товарищ Гофман, не довольно ли стихов нам.
Нет ли здесь у вас «Известий»? Очень хочется прочесть.
Не о том, что вы соврете, а статей и сводок вроде:
«Рабселькор, возврат семссуды, резолюцию, протест…»

Врать постыдно и бестактно. Мы стоим на страже факта,
здесь наш пост и наша вахта (что рабочим до Камен?).
Пыль цветистой лжи рассейте, обоснуйтесь при газете,
где (хотите — поглазейте!) что ни слово — документ.

Лишь раздался звук «газету» — дым пошел по кабинету,
зашептали сказотворцы:
— Брик! Брик!
— Бог избавь! —
И во время речи Сени сквозь трубу исчезли тени,
стало ровным сновиденье и растаяла изба.

Зелено, сыро в тихой долине,
долине Лени,
и слабо звенит в голубом отдаленье
звон мандолиний.

В росной траве стоят пианино,
домры и скрипки,
и пролетают мимо и мимо
звоны и скрипы.
Все музыка занозила.
Сеня пьяный.
Заиграло сонатину
фортепиано.
Это ведь сентиментальность,
это ж Диккенс!
Я и слушать не останусь,
это ж дикость!
Ах, кончайся, ах, кончайся,
сонатина,
ты семейной скуки Чарльза
паутина.
Мышь летучая летает
в пелеринке,
где-то мерзнет, холодая,
Пирибингль.
Кринолиновые ангелы
за лампою —
замерзающая Англия
сомнамбула.
Тише, тише, тише, тише, — домовые на педалях, сонатину оборви,
оборви же, расплети же, вот завыли, напевая — Копперфи-и-и