Евгений Жук - Время в тумане

Горин замолчал. Холстов, зная, что успокоить он Горина не сможет, молчал тоже, и ему вдруг стало скучно и стыдно из-за этого. Почти молча выпили еще по рюмке, и Горин, тоже чувствуя скуку и усталость, и оттого, что с ним случилось, и еще больше от своего рассказа, уже другим, без эмоций, голосом быстро договорил:

— Перешел вот в водители — деньги нужны. И сюда приехал заработать. У нас квартира кооперативная. Тесть купил, а теперь, жлоб, с намеками пристает…

Горин опять помолчал и со злостью закончил:

— Верну деньги — и к черту этого жлоба. И вообще все к черту!

Село, куда приехал Горин, было старинным, налепленным по краю большого, крутого холма.

— Впечатляет?! — спросил Холстов, когда на следующее утро они подходили к автомобильной стоянке, расположенной на самом верху холма.

Это был, наверное, последний холм и дальше — на север, на юг и на восток — тянулись бесконечные ровные степи, кое-где серебрившиеся ковылем, иногда черневшие вспаханными лоскутами полей; а всюду же, куда доставал глаз, золотилась пшеница. К югу, разрезая набухшую зрелость полей, стрелой уходила насыпная дорога.

На западе, далеко-далеко, едва виднелась синь гор. Но соседство их угадывалось и по быстрой, холодной, устланной галькой речушке, бежавшей под холмом, и по небольшим озерцам с обрывистыми берегами и каменистым дном. Вдоль речки и у озер белели рощицы берез с пожелтевшими кронами. Иногда две-три громадных, раскидистых сосны нависали над березами, но не давили их, а усиливали картину, как и солнце, которое было низко, холодно и красиво…

— Умный был тот кипчак или татарин, что не понесся за Чингисханом дальше, а здесь осел… И степь, и вода — все рядом… И горы видны… А воздух! Я тут третий год на уборке, после нашего города — месяц дышу, не надышусь… — Холстов быстро прошел к одному из вагончиков, окружавших автомобильную стоянку, быстро и ловко влез на крышу, где была небольшая огороженная площадка, дождался Горина и, когда тот встал рядом, легонько ударил его по плечу. — И ты дыши, дыши… — и счастливо засмеялся.

После вчерашних откровений Горин страдал; ему было совестно, будто он сделал что-то нехорошее.

«Какой глупый и добрый, — подумал он о Холстове. — И красив… У него все хорошо. Таких вот бабы и любят. Здоровых, глупых и добрых».

— Хлебоприемный пункт — вон там, — показал Холстов на юг, куда уходила поразившая Горина своей удивительной прямизной насыпная дорога. В лучах поднимавшегося солнца она тускло блестела, рассекая не только поля, но и, казалось, далекий маревый горизонт.

— Дорога — дрянь! — продолжал Холстов. — Один вид. От щебенки резина в лохмотья, а то и на выстрел. Но заработать можно. До ХПП полста верст, но пишем восемьдесят — дорога не сдана и надо ехать вокруг. Но все напрямки ездят — хоть убей! И ты будешь! — сказал он Горину и, не дожидаясь ответа, засмеялся. — Будешь, будешь! Уж ты-то будешь!

Они слезли с вагончика и подошли к другому — диспетчерскому.

— Но два-три дня поработаешь под комбайнами. — Холстов выглядывал кого-то через открытую дверь. — Под комбайнами заработка нет. Норму еле на 70 процентов делаем. Но прикатаешься… Узнаешь народ. А там и гонки начнутся. — Холстов вздохнул и пояснил: — Руководство совхоза премиальную систему разработало. За норму, а это две ходки до ХПП, — десять рублей, а за каждую последующую — на пять больше. И так десять дней, пока совхозный ток не разгрузим. — Холстов помолчал. — На силосе тоже декадник был, так Толкачев — это бригадир, ты его узнаешь — одними такими пятерочками двести рублей заработал. Сверх всего. И план на 200—300 процентов делал, а это деньги, да и премия тоже. — Холстов опять вздохнул и замолчал.

— Ты против того, чтобы люди заработали? — спросил Горин.

— Рвачество эти пятерочки разводят и еще чего похуже. На силосе Толкачев заработал, а Минаев заснул и перевернулся. Хорошо удачно — только руку и сломал… Толкачев! — крикнул Холстов в открытую дверь диспетчерской.

Появился Толкачев — плотный, невысокий парень.

— Бери в бригаду. Дня три под комбайнами, а с понедельника — как декадник начнется — на ХПП хлеб возить будет… Да, вот что, — добавил Холстов, когда Горин уже собрался уходить с Толкачевым. — Я тут, может, закручусь — дел хватает. Так вот… Начнется декадник — не торопись. Копи силы, — он улыбнулся. — Чтобы и на третий раунд хватило. И еще… Это мелочь. Но все же… Километров тридцать отсюда, у озера — дамба. Будь на ней особенно осторожен. Узка, да и озеро подмывает, а грунт не укрепился… Словом, поосторожнее… Ну, всего… — Он опять улыбнулся, ткнул правой прямым в плечо и легко вбежал в вагончик…

В Кассель — так звалось село — Горин приехал на КамАЗе. Это был седельный тягач К-5410 с четырнадцатитонным полуприцепом. Цвета лазурь. Два года тому назад КамАЗ пригнали с завода, и сразу же оборвали подвесной подшипник — «поросенок», как его зовут водители. «Поросенка» в автоцентре по обслуживанию КамАЗов не оказалось, и К-5410 поставили к «забору», то есть в глубь стояночной площадки. Хозяина перевели на другую машину, и КамАЗ — цвета лазурь — стал превращаться в светло-серый, покрываясь въедливой, мелкой пылью окружающих заводов да и своего собственного.

…Когда Горину стали нужны деньги и он, еле уговорив начальство, перешел из механиков в водители, то решил отремонтировать запыленный КамАЗ. В автоцентре и через два года «поросенка» не нашлось, и тогда, поездив неделю по автохозяйствам, он нашел еще такой же разбитый, и сам, повозившись с неделю, из двух собрал один. Потом все тянул, смазывал, мыл, чистил, и где-то через месяц КамАЗ-5410 стал опять исправным, цвета лазурь, с двумя годами жизни и всего лишь третьей тысячей километров на счетчике спидометра.

Узнал он его не до конца, КамАЗ — штука сложная, но научился уже его слушать и слышать, догадываться, что тому надо, и стал понимать то, чего не мог до конца понять, много лет проработав механиком, — у каждой машины свои «болячки», свои сильные места, и даже машины одного года выпуска, одной марки и одного гаража имеют каждая свою дорогу и свою судьбу.

Одно тревожило Горина — полуприцеп. Эти два года, пока тягач стоял, полуприцеп работал и, что хуже всего, — переходил из рук в руки. И побили его изрядно. Лапы, на которых он мог стоять без тягача, не опускались, резина вся была в порезах, но что самое плохое — борта выгнулись, стойки внизу поржавели, а левая рессора заднего моста сильно просела… Резину заменили, борта Горин спрямил кувалдой, стойки подварил, но рессор не было, и он надеялся на одно: два месяца рессора выдержит.

…На поле они ехали втроем: Горин, Толкачев и Леха Сысин — молодой светловолосый парень с веселыми глазами… Года три тому назад, здесь же, в Касселе, по пьяному делу, Леха средь бела дня слетел в бетонированную силосную яму. Лехе повезло: часть ямы была заполнена, и его машина, пролетев метров пять по дуге, чудом не задев трактор, трамбующий силос, — ухнула в зеленую массу. Спьяну Леха даже не испугался.