Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

– Я уже вторые сутки страдаю – так? – а вы мне – ни бэ, ни мэ, ни кукареку.

Настя повернулась к Гене.

– Ген, дай я на твое место сяду.

Пашка засуетился громко.

– Загораживают, да? – спросил он Настю и постучал пальцем по голове впереди сидящего товарища. – Эй, товарищ! Убери свою голову.

Товарищ «убрал» голову.

Настя осталась сидеть на месте.

– ...Вот – вечернее строгое платье простых линий. Оно дополнено шарфом на белой подкладке. Как видите, красиво, просто и ничего лишнего. Каждой девушке приятно будет пойти в таком платье в театр, на банкет, на танцы... В этом сезоне очень модно сочетание цветов черного с белым.

Пашка потянул к себе кофту, которая была у Насти на руке, как бы желая проверить, в каком отношении здесь цвета черный и белый...

– Гена, сядь на мое место, – попросила Настя.

Гена с готовностью сел на место Насти.

Пашка заскучал.

А на сцене в это время демонстрировался «костюм для пляжа из трех деталей».

– Платье-халат. Спереди на кнопках.

Кто-то из зрителей громко хохотнул. На него зашикали.

– Очень удобно, не правда ли? – спросила женщина.

...Пашка встал и пошел из клуба.

Опять сорвалось.

Дома он не раздеваясь прилег на кровать.

– Ты чего такой грустный? – спросил Прохоров.

– Да так... – отозвался Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил: – Интересно, сейчас женщин воруют или нет?

– Как это? – не понял Прохоров.

– Ну, как раньше... Раньше ведь воровали.

– A-а... А черт его знает. А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства.

– Это, конечно. Я так просто, – согласился Пашка. Еще немного помолчал. – И статьи, конечно, за это никакой нет?

– Наверно. Я не знаю.

Пашка поднялся с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал.

А в это время в ночной библиотеке ссорились Настя с Геной.

– Генка, это же так все смешно, – пыталась урезонить Настя жениха.

– А мне не смешно, – упорствовал тот. – Мне больно. За тебя больно...

– Неужели ты серьезно думаешь, что...

– Думаю! Потому что – вижу! Если ты можешь с первым встречным...

– Перестань! – оборвала его Настя.

– А почему «перестань»? Если ты можешь...

– Перестань!! – опять властно сказала Настя.

Стоит Пашка у окна, о чем-то крепко думает. И вдруг сорвался с места и пошел вон из комнаты, пропел свое любимое:

Хлопнула дверь.

Гена тоже сорвался с места и без слов пошел вон из библиотеки.

Хлопнула дверь.

Настя осталась одна.

Горько ей.

Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел движок.

Во дворе РТС его окликнули.

– Свои, – сказал Пашка.

– Кто – свои?

– Колокольников.

– Командировочный, что ль?

– Да.

В круг света вышел дедун – сторож в тулупе, с берданкой.

– Ехать, что ль?

– Ехать.

– Закурить имеется?

– Есть.

Закурили.

– Дождь, однако, ишо будет, – сказал дед и зевнул. – Спать клонит в дождь.

– А ты спи, – посоветовал Пашка.

– Нельзя. Я тут давеча соснул было, да знаешь...

Пашка прервал словоохотливого старика:

– Ладно, батя, я тороплюсь.

– Давай, давай, – старик опять зевнул.

Пашка завел машину и выехал со двора.

На улицах в деревне никого не было. Даже парочки куда-то попрятались. Пашка ехал на малой скорости. У Настиного дома остановился. Вылез из кабины. Мотор не заглушил.

– Так, – негромко сказал он и потер ладонью грудь: волновался.

Света в доме не было. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Там, за этими окнами, – Настя. Сердце Пашки громко колотилось.

Он кашлянул, осторожно потряс забор – во дворе молчание. Тишина. Каплет с крыши.

Пашка тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал только приглушенное ворчание своей верной машины, свои шаги и громкую капель.

Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух.

Он вынул фонарик. Желтое пятно света поползло по стенам горницы, вырывая из тьмы отдельные предметы: печку-голландку, дверь, кровать... Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову – Настя. Не испугалась. Легко вскочила и подошла к окну. Пашка выключил фонарик.

Настя откинула крючки и раскрыла раму.

Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.

– Ты что? – спросила она негромко.

«Неужели узнала?» – подумал Пашка. Он хотел, чтоб его принимали пока за другого. Он молчал.

Настя отошла от окна. Пашка снова включил фонарик. Настя направилась к двери, прикрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.

Настя склонилась над подоконником... Он отстранил ее и полез в горницу.

– Додумался? – сказала Настя потеплевшим голосом. – Ноги-то хоть вытри, Геннадий Николаевич.

Пашка продолжал молчать. Сразу обнял ее, теплую, мягкую... Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке тесемка.

– Ох, – глубоко вздохнула Настя. – Что же ты делаешь? Шальной...

Пашка начал ее целовать... Настя вдруг вырвалась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель.

«Все. Конец». Пашка приготовился к худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его «фотографировать». На всякий случай отошел к окну. Вспыхнул свет... Настя настолько была поражена, что поначалу не сообразила, что стоит перед посторонним человеком в нижнем белье.

Пашка ласково улыбнулся ей.

– Испугалась?

Настя схватила со стула юбку, надела ее, подошла к Пашке...

– Здравствуйте, Павел Егорыч.

Пашка «культурно» поклонился... И тотчас ощутил на левой щеке сухую звонкую пощечину. Он ласково посмотрел на Настю.

– Ну зачем же так, Настя?

А Гена ходит, мучается по комнате.

«Неужели все это серьезно?» – думает он.

Постоял у окна, подошел к столу, постоял... Взял журнал, прилег на диван.

И тут вошел Пашка.

– Переживаешь? – спросил он.

Гена вскочил с дивана.

– Я не понимаю, слушай... – начал он строго.

– Поймешь, – прервал его Пашка. – Любишь Настю?

– Что тебе нужно?! – взорвался Гена.

– Любишь, – продолжал Пашка. – Иди – она в машине сидит.

– Где сидит?

– В машине! На улице.

Гена взял фонарик и пошел на улицу.

– А ко мне зря приревновал, – грустно вслед ему сказал Пашка. – Мне с хорошими бабами не везет.

Настя сидела в кабине Пашкиной машины.

Гена постоял рядом, помолчал... Сел тоже в кабину. Молчат. Чем нелепее ссора, тем труднее бывает примириться – так повелось у влюбленных.

А Пашка пошел на Катунь – пожаловаться родной реке, что не везет ему с идеалом, никак не везет.