Олег Зареченский - Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей

Мама потом почему-то оборвала красоту всю эту, и за шкафом стало уныло и грустно. Это похоже на то, как будто вас лишили любимого хомячка. Вы уехали на все лето, а они решили, что все само забудется, и лишили. Решили – и лишили. А потом удивляются – плечами пожимают, мол, не было никого никогда, но потом сдаются и сообщают, что отдали тете знакомой на сохранение, и что обязательно скоро к ней поедем, и она его покажет, и даже, наверное, нет, скорее всего, даже, отдаст! И вот вы у тете долгожданной, месяца через три оказываетесь, внимательно молча обходите комнату – и, где спрашиваете, куда смотреть? Они опять удивляются, не забыл ведь, вот память-то, лучше бы уроки учил! Но уроки мы и так учим, получше вашего, к нам вопросов нет. От этого и проблемы с нами, очевидно – не за что зацепиться в воспитании – мы и в школе успеваем, и во дворе. Так что отдавайте хомяка – и домой. И тут выясняется, что он сбежал, ночью, один, и без прикрытия. Взял, накануне, и улизнул под покровом. Может, вернется, да, обязательно вернется, они всегда возвращаются, и тогда, уж точно, обязательно и всенепременно, (это я столько синонимов знаю – они меньшим количеством апеллировали), мы приедем и его заберем, откормленного и пушистее прежнего, темного и в пятнах. А, белый твой был, ну, значит, белого… вонючего…

Петь на известную мелодию ВИА «Чингизхан»

То лето было последним. Последним летом пребывания Булочки в пионерлагере «Радуга». Не то чтобы последним летом вообще, последнего лета вообще не бывает, разве зимой, и то, в феврале, когда уже кажется, ну хватит, хватит, не могу больше этой погоды, солнца дайте, солнца! На-ка, на-ка тебе солнца – а нету, нету.

Ты когда первый раз увидел? Что увидел? Пакетики с соком и трубочкой. Тогда и увидел, а ты? И я. Вот. А банки, банки жестяные, у них крышечку на верху нужно ногтем поддеть, зацепив за кольцо, и тянуть медленно, чтоб не расплескать. Красивые были банки, и пакеты тоже красивые. И вкусные, и пахли. И тепло было, и музыка электронная отовсюду, необычная, здорово. И все ходят довольные, как будто получили что, или ждут, что получат. А золотую медаль как отличить, просто ведь. Надкусить ее зубами надо, то есть впиться в нее сильно передними. Если след останется – золотая, однозначно, если нет, то бронзовая. А про серебро не понятно. Кусай, не кусай, не понятно. И все ходят в спортивном. И в полоску, у кого две, а у кого и три. Три конечно лучше, чем две, а еще бывает одна, и вообще, без полос бывает.

У физкультурника нашего, не было полос, и колени оттянуты были, зато джинсы. Это да, на попе висели, как паруса с карманами, когда вечером в клуб на танцы все соберутся, и все в джинсах, и физкультурник, и пионервожатые, так, те первые, обтянуться ими со всех сторон, а попу сильнее всего, и давай ею синей джинсовой по сторонам, и только клеша полощутся, платформу обнажая. И футболки в облипку, и грудь в такт вниз-вверх, и цветомузыка, и шар с зеркальцами под потолком, и все похожи на бременских музыкантов. И тесно в маленьком клубе от движущихся в мерцающем свете разгоряченных тел, и ты снуешь между ними, впитываешь что-то, что и сам не знаешь, просто удалось тебе сегодня под дверь палаты полотенце вафельное подсунуть, чтобы стул алюминиевый без грохота на пол упал, тот, которым обычно дверь на ночь подпирают для сигнализации, но и ты в школе не зря время проводишь, не зря предметы разные посещаешь, физику например, да не было еще тогда физики, ну так просто и так понятно, что на вафельное бесшумно стул легкий алюминиевый упадет, и откроешь ты тогда дверь палаты, и по веранде неслышно в носках держа сандалии на улицу прыгнешь, и в клуб.

А там движение…

А в Москве полным ходом Олимпиада-80, добро пожаловать в Москву, Олимпиада Восьмидесятовна, добро пожаловать, в красавицу Москву! Все это, правда, проходило мимо, потому что Булочка, как почти все детское население города, был вывезен за его приделы, причем, чтобы дети не мешали совсем, в пионерлагерях сократили число смен до двух, удлинив, таким образом, каждую до 45 дней, и максимально сократив пересменок. Булочка даже между сменами не попал в Москву. И если обычно это считалось за редкую удачу, то в этот год все было по-иному. По-иному. Приехавшие во вторую рассказывали о каких-то невероятных чудесах. Одним удавалось попробовать соков из тех самых бумажных пакетиков с трубочками, другим напиться вдоволь «Пепси-Колы», чудесного напитка с газами. Позже, уже в середине 80-х, школьный приятель Булочки рассказывал, как ему довелось попробовать «Кока-Колу», не путать с «Пепси», редкой штуки по тем временах, и что напиток этот с градусом, так как голову приятелю после долго кружило. Голова, правда, у приятеля была большая, и может от этого ее кружило. Но, так или иначе, в это верилось.

Чтобы пионеры не рвались домой к родителям, упорно муссировались слухи об иностранцах, шныряющих по городу и раздающих оставшимся детям отравленную жвачку, а знакомый толстяк авторитетно заявлял, что в пластинку жвачки иностранцы вставляют лезвие от бритвы, и такой жвачкой очень легко порезаться, одного мальчика еле спасли. Булочка и еще несколько одичавших персонажей, с которыми он тянул лямку пересменка, слушали, затаив дыхание. А Булочка представлял, как идет по городу, а кругом люди странно одетые, и все подходят к тебе, улыбаются большими белыми зубами, и жвачку протягивают, одобрительно кивая. Мол, не бойся, бери. А хочется, страсть, но ты про лезвие уже знаешь, и поэтому сразу в рот ее запихивать не будешь, целиком то есть. Этот мальчик не подумал просто. А Булочка, он что, он ее пополам разломает, внутрь пластины заглянет, и нет там никакого лезвия, значит хороший иностранец, коммунист или сочувствующий. Но это только в мечтах. А на самом деле, где его возьмешь, иностранца этого, в пионерском лагере, в глуши этой, да еще со жвачкой. Но все равно, привезли им атмосферу не здешнюю, не привычную. Везде это чувствовалось, необъяснимо пахло в воздухе. А пустая жестяная банка из-под сока долго хранила в себе аромат напитка.

…Им в первый раз захотелось домой. Домой. В принципе, никто из них не был против домой, там тоже было довольно не плохо, но здесь было лучше, лучше, но не сегодня. Сегодня лучше было там, где Олимпийский Мишка. И их глаза жадно ловили в лицах приехавших на вторую смену пионеров отблески пропущенного счастья, и по щекам, чумазым и поэтому казавшихся небритыми, такими небритыми пионерскими щеками, текли слезы досады.