Джеймс Кори - Гнев Тиамат

– Послушай, я понимаю, что мы не для того защищали диссертации, чтобы салютовать и исполнять приказы, – сказал Фаиз. – Но такова новая реальность, пока власть у Лаконии. Так что…

Она сама виновата, что ее занесло в директорат по науке. Лакония в целом оставляла людей в покое. Планеты избирали губернаторов и представителей в Ассоциацию Миров. Им позволяли устанавливать свои законы – лишь бы те не противоречили имперским. И, в отличие от большей части исторических диктатур, Лакония не стремилась контролировать высшее образование. Университеты галактики после захвата работали почти как прежде. Иногда даже лучше.

Но Элви допустила промашку: стала ведущим специалистом по протомолекуле, по создавшей ее исчезнувшей цивилизации и по тому року, который ее уничтожил. В молодости она попала на Илос в составе первой научной экспедиции по исследованию биологии чужой планеты. До тех пор она специализировалась в теоретической экзобиологии, занимаясь в основном глубоководными и глубоколедными организмами как аналогами гипотетических бактерий, которые могли быть найдены под поверхностью Европы.

На Европе бактерий не обнаружилось, зато открылись врата, и экзобиология вдруг стала прикладной наукой, располагающей для изучения тринадцатью сотнями биомов. Элви ожидала найти на Илосе аналоги рептилий, а нарвалась на артефакты галактической войны, закончившейся, когда ее вид еще не родился. Понять их стало для нее идеей фикс. Как же иначе? Дом величиной с галактику, каждая комната в нем полна интригующих вещиц, а хозяева скончались тысячелетия назад. Остаток жизни она посвятила тому, чтобы в них разобраться. Так что, получив приглашение Уинстона Дуарте возглавить группу, исследовавшую ту самую тайну, и прилагавшийся к нему бездонный грант, она не сумела отказать.

Тогда она знала о Лаконии ровно столько, сколько сообщали в новостях. Небывалая мощь, непобедимость и при этом ни этнических чисток, ни геноцида. Возможно, новая сила даже действует в интересах человечества. Элви не слишком терзалась, принимая от нее деньги на науку. Тем более что и выбора особого не было. Когда король говорит: «Приезжайте поработать у меня!» – найти отговорку непросто. Угрызения совести появились позднее, когда ее ввели в курс их военной организации и открыли источник сокрушительного военного превосходства Лаконии. Когда она познакомилась с катализатором.

– Пора возвращаться, – сказал Фаиз, убирая со стола. – Часики тикают.

– Сейчас. Еще минуту. – Она ушла в их общую крошечную ванную комнату. Одна из привилегий должности. Из зеркала над раковиной на нее взглянула старуха. И в старых глазах был страх перед тем, что ей предстояло сделать.

– Ты там готова? – крикнул Фаиз.

– Иди вперед, я догоню.

– Господи, Элс, ты что, хочешь еще раз его навестить?

«Его»… Катализатор.

– Ты не виновата, – продолжал Фаиз. – Не ты начала эту работу.

– Я согласилась ее возглавить.

– Милая. Дорогая. Свет моих очей! Как ни называй Лаконию на публике, но под одеждой она – голая диктатура. У нас не было выбора.

– Знаю.

– Так зачем тебе самой этим заниматься?

Она не ответила, потому что не сумела бы объяснить, даже если бы захотела.

– Я тебя догоню.

Катализатор хранился в самом сердце «Сокола», за толстыми слоями обшивки из обедненного урана, в самой сложной в галактике клетке Фарадея. Очень скоро выяснилось, что средства связи протомолекулы действуют быстрее скорости света. Основная гипотеза ссылалась на какое-то применение квантовой запутанности, но, каким бы средством она ни пользовалась, протомолекула презирала пространство, как и созданная ею система колец.

Группа Кортасара годами ломала голову, как помешать протомолекуле обращаться к самой себе. Но в их распоряжении были десятилетия, так что в конце концов ученые создали комбинацию полей и материалов, вынуждавшую протомолекулярный узел замкнуться в себе, изолируясь от остальных.

Узел. Он. Катализатор.

Вход в камеру охраняли два космических десантника Сагали. Их тяжелая голубая броня взвизгивала и потрескивала при любом движении. Каждый был вооружен огнеметом. На всякий случай.

– Мы скоро собираемся применить катализатор. Я хочу его проверить, – сказала Элви в пространство между ними. Хоть ей и присвоили военный чин, она до сих пор не всегда могла разобраться в порядке званий в данном конкретном помещении. Для лаконцев после промывания мозгов в лагере для новобранцев и долгой практики это разумелось само собой.

– Конечно, майор, – отозвалась стоявшая слева. Она выглядела слишком молодой, чтобы превосходить Элви рангом, но с лаконцами такое бывало нередко. Многие выглядели слишком молодыми для своих званий. – Вам нужно сопровождение?

– Нет, – ответила Элви. Нет. Я всегда делаю это сама.

Молодая десантница что-то повернула у себя на запястье, и дверь скользнула в сторону.

– Дайте знать, когда захотите выйти.

Катализатор находился в кубической комнате со стороной четыре метра. В ней не было кровати, раковины, туалета. Только жесткий металл и зарешеченный сток. Раз в день все здесь заливали сольвентами, а отсосанную обратно жидкость сжигали. Лаконцы, имея дело с протомолекулой, маниакально соблюдали карантин.

Узел, он, катализатор был когда-то женщиной немного моложе шестидесяти лет. Официальные отчеты, к которым имела допуск Элви, не говорили, как ее звали и почему ее выбрали для заражения протомолекулой. Но Элви успела провести среди военных достаточно времени, чтобы проведать о боксе. Туда для преднамеренного заражения посылали преступников, обеспечивая империю неограниченным запасом протомолекулы для работы.

Стараниями Кортасара или из-за случайного сочетания генов эта женщина получилась всего лишь носителем. У нее появились первые признаки заражения – изменения кожи и скелета, – но за месяцы, прошедшие с ее доставки на борт «Сокола», они нисколько не прогрессировали. Она так и не вошла в стадию «блюющих зомби», когда зараженный выблевывал материю, распространяя инфекцию.

Элви знала, что находиться в одной комнате с носителем совершенно безопасно, и все равно, входя сюда, каждый раз вздрагивала. Инфицированная женщина смотрела на нее пустыми глазами и беззвучно шевелила губами. Пахла она в основном растворителями, в которых купалась каждый день, но сквозь их запах пробивался другой. Вонь гниющей плоти, как в морге.

Приносить в жертву животных считалось нормой. Крыс, голубей, свиней. Собак. Шимпанзе. Биология справилась с когнитивным диссонансом: доказать, что человек – такое же животное, как все, и в то же время утверждать его моральное отличие. Убить шимпанзе во имя науки в порядке вещей. Убивать человека нельзя. Кроме, как видно, тех случаев, когда очень нужно. Может, катализатор сам согласился. Может, выбор предлагался между этим или другой, более мерзкой смертью. Если такое бывает.