Николай Толстой-Милославский - Жертвы Ялты

Сообщение о конференции чрезвычайно встревожило жену Краснова Лидию Федоровну, но Петр Николаевич был спокоен и уверен в себе. Обняв жену на прощанье, он уговаривал её не волноваться. Пообещав вернуться не позднее восьми часов, он, опираясь на палку, спустился к поджидавшей его машине. Он нисколько не сомневался, что стоит ему встретиться с Александером – и все сложности будут разрешены. Фельдмаршал – человек чести, и кто лучше объяснит ему положение казаков, чем старый атаман, солдат и писатель. Лидии Федоровне оставалось только ждать и молиться. Время шло, настал вечер. С каждым часом её волнение росло. Вот пробило семь, восемь... Конечно, Петр Николаевич большой умница, он гораздо лучше разбирается в политике, чем она, но он обещал быть дома к восьми, и за 45 лет их супружества не было случая, чтобы он не сдержал слова... *417.

Пока Доманов, Краснов и другие старшие офицеры штаба в Лиенце *418садились в свои машины, направляясь на конференцию, прочие офицеры собрались, следуя инструкциям, на площади перед бараками в Пеггеце. Их было 1475 человек (около 50 остались дежурными при полках) *419, и они являли собой необычайно живописное зрелище. На встречу с фельдмаршалом они решили явиться в полном блеске; все надели праздничную форму, отглаженную и приведенную в порядок женами, построились в три колонны по названиям полков, красовавшимся на нашивках на плечах – "Дон", "Кубань", "Терек". Во главе каждой колонны выступал атаман. Все надели свои награды; у многих на груди красовались царские ордена. Одного очевидца особенно поразил знаменосец терских казаков, высокий человек благородного вида с широкой белой бородой, развевающейся на ветру. Гордо глядя прямо перед собой, он высоко вздымал трехцветное знамя Российской империи *420.

В тот ясный майский полдень на площади перед бараками в Пеггеце собрался поистине цвет казачества. Вокруг толпились семьи, многие женщины громко рыдали. По сигналу майора Дэвиса колонны вышли за ворота, где их поджидали шестьдесят трехтонок. Разбившись на группы, офицеры сели в грузовики. Все это происходило в полном молчании, которое вдруг нарушили крики маленькой девочки. Она вырвалась из рук матери и с плачем бросилась к грузовику, куда залезал её отец. Наверное, малышка решила, что он уезжает навсегда и она больше его не увидит *421.

Длинная колонна грузовиков двинулась по пыльной дороге на восток. По обеим сторонам тянулись палатки и вагончики, возле которых стояли казаки и их жены, следя за тем, как увозят их командиров. Вскоре казацкий лагерь остался позади, колонна остановилась на опушке леса, где уже стояло несколько машин с казачьими генералами, но Доманова среди них не было. Опушка была окружена английскими войсками, и по приказу в каждый грузовик село по несколько английских солдат с автоматами. Как только колонна, разделенная теперь на три группы, снова двинулась в путь, к ней пристроились выехавшие из леса бронемашины и вооруженные мотоциклисты. Некоторых казаков, сомневавшихся в реальности конференции, встревожил такой усиленный эскорт; другие же заметили, что, наверное, это просто мера предосторожности от нападения партизан. Среди сомневавшихся был кубанский казак Александр Шпаренго. В то утро он долго спорил со своими товарищами, так что его даже упрекнули в излишнем скептицизме. Правда, Шпаренго поддержал один офицер, филорофски заметивший:

– Да, англичанам верить нельзя. Шпаренго удивленно взглянул на него:

– Значит, ты не веришь? Так почему же ты едешь?

– А что, приказ Главного управления касается меня меньше тебя? И все равно я им не верю. Вспомни, с какой легкостью они вступили в союз со Сталиным...

Пока грузовик ехал вдоль Дравы, Шпаренго не оставляла эта мысль: можно ли верить англичанам? И в самом деле, зачем им понадобилась эта конференция? Ну предположим, старшим офицерам хотят сообщить о важном решении, но ведь они буквально оголили полки, вызвав на конференцию всех, вплоть до последнего младшего офицера. Странно и непонятно... правда, может, придется голосовать по какому-нибудь важному вопросу. Нет, это не очень-то правдоподобно.

Вдруг его охватило острое чувство опасности, и он решил бежать. Но как? Будут ли солдаты стрелять в него, если он выпрыгнет из грузовика? Он решил, что вряд ли: если конференция настоящая, то солдаты не могут убивать тех, кто откажется на ней присутствовать. А если все это просто предлог, тогда – стреляя в него, они рискуют выдать себя с головой. Нет, опасность невелика. Он огляделся вокруг: налево – станция Никольсдорф, они уже, наверное, подъезжают к Обердраубургу. Решение созрело молниеносно. "Господа, вы как хотите, – крикнул он, – а я дальше не еду. Я им не верю". И с этими словами выпрыгнул из грузовика. "Сотник за бортом!" – закричал кто-то. Но Шпаренго, скатившись по склону, уже вскочил на ноги и скрылся в лесу. Оглянувшись, он увидел длинную колонну; за грузовиками следовали бронемашины эскорта, мелькнули лица его товарищей, махавших ему на прощанье, но еще минута – и машины скрылись из виду. Сняв форменный китель, сотник Шпаренго отправился по опустевшей дороге назад в лагерь *422.

Атаман Доманов с переводчиком, следуя инструкциям майора Дэвиса, выехал из Лиенца на полчаса раньше главной колонны и как раз в это время подъехал к штабу 36-й пехотной бригады в километре от Обердраубурга. Атамана встретил командир бригады Джеффри Мессон.

– Я вынужден сообщить вам, сэр, – сказал он, делая паузы для перевода, – что мною получен приказ передать всю казачью дивизию советским властям. Я сожалею, что вынужден сообщить вам об этом, но приказ не оставляет мне другого выхода. Всего вам доброго.

Доманов и Бутлеров молчали, пораженные этой новостью. Бледные, с посеревшими лицами, они вернулись к машине и в сопровождении английского офицера-охранника двинулись на восток *423.

За два дня до описанных событий бригадир Мессон, созвав командиров батальонов своей бригады на совещание в штабе в Обердраубурге, сообщил им о дальнейшей судьбе тех, кого они охраняли последние три недели. Решение, объяснил Мессон, принято на самом высшем уровне, и если даже оно кому-то не нравится, их долг – повиноваться. Речь идет об огромной массе людей, поэтому следует принять все предосторожности во избежание массовых попыток побега. Подробный план будет разработан позже, а пока необходимо изолировать офицеров от солдат; без командиров казаки вряд ли смогут оказать организованное и действенное сопротивление репатриации.

Но изолировать офицеров было не просто. Большинство их было рассеяно по всему лагерю, по своим частям, и попытка арестовать кого-либо из них неизбежно вызвала бы то самое сопротивление, которого следовало избежать. Поэтому вышестоящее руководство решило пойти на обман: сообщить казачьим офицерам о мнимой конференции с фельдмаршалом Александером, а когда те соберутся все вместе – объявить об их выдаче советским властям. Разумеется, необходимо было разоружить казаков, и после этого все пойдет как по маслу: офицеров соберут на ночь в специально подготовленном помещении в Шпиттале, городке ниже по течению реки, а на следующий день под усиленной охраной передадут советским властям в Юденбурге. Затем последует передача рядовых казаков и их семей. Поскольку обман к тому времени будет разоблачен, силу можно применять в том объеме, в каком это окажется необходимо для успешного завершения операции. Основной состав казачьей дивизии будет доставлен на поезде вслед за офицерами.