Александр Никонов - Анна Каренина, самка

– С оружием пойдет?

– А разве их там разберешь? Пойдут с хоругвями, а под полой у каждого второго топор. А у кого-то, глядишь и обрез трехлинейный. Да даже если бы и не было никакого оружия! Долго ли такой вот толпе Зимний разграбить?

– Тогда стрелять. Зимний дворец – это ведь не просто царский дворец. Это достояние народное. И нельзя позволить народу его разграбить. Откроем огонь.

– А если они шли челом царю бить без задней мысли?

– Пусть челом бьют по субординации, начиная от земской власти.

– Кстати, касательно челом бьют… Вы, ваше величество, никогда не задумывались, отчего это люди вообще челом бьют? Откуда вообще поза такая взялась?

– Вы меня заинтриговали. Откуда же?

– Любопытную гипотезу на сей счет мне сказал мой знакомый доктор – тот, который юморески пишет. Его английский приятель, который много путешествовал на корабле и наблюдал животный мир, пришел к выводу, что сим действием челобитец как бы унижает себя. Падают ниц, гласит сия теория, чтобы показаться ниже, то есть принизиться в буквальном смысле этого слова. Но, заметьте, принизиться не для того, чтобы спрятаться от глаз господа или самодержца, пред которым распростерлись, а дабы продемонстрировать, что они ростом менее значительны. Именно потому государи всех эпох носят короны и сидят на высоких тронах, которые еще и стоят на постаментах. Исключительно для того, чтобы казаться физически выше.

– Любопытно-с.

– А дело все в том, что когда люди были совсем дики и не сильно отличались в своей дикости от животного состояния, у них и обычаи были животные-с. А в животном мире, ваше величество, обычно, кто крупнее, тот и сильнее. Кто больше – тот и съел. Вот оттуда пошло это принижение подданных с их челобитством и физическое возвышение государей.

– То есть падая ниц, подданные тем самым демонстрируют, что они меньше меня, и я могу их съесть?

– Именно так, согласно теории-с.

– А вашего доктора не тревожит, что нынче никто ниц не падает? Это при Иоанне Грозном или при Петре Первом в ноги бухались, а в просвещенном осьмнадцатом и уж тем более девятнадцатом веках даже представить себе невозможно, чтобы перед европейским государем простирались ниц. Меня многие называют азиатским сатрапом, но и предо мной еще никто ниц не падал. И странно было бы…

– Паровоз пришел на смену крестьянской лошадке, – согласился самец внутренних дел. – Не вяжется промышленность с сатрапией. Цивилизация уравнивает людей. Мне даже страшно представить, что будет дальше. Посмотрите, во что выродилась монархия в Англии-с. Идет величайшее в истории освобождение огромных масс людей, которые разнесут все вокруг и затопят освободившую их цивилизацию, как варвары затопили Древний Рим.

Государь при помощи металлических инструментов отправил в ротовую полость несколько кусочков отваренного трупа и запил это продуктами выделений дрожжевых грибков.

– Кстати, попробуйте, вот этого вина. «Бордо» 1861 года. Оно весьма недурственно. – Сказав это, вождь ареала посмотрел на субдоминанта и вдруг увидел, что небольшой кусочек пищи, упав с его инструмента, застрял в шерсти, окружающей ротовую присоску. Однако сообщить субдоминанту эту неприятную информацию государь не решился. Какое-то время он колебался – сказать или все-таки не смущать самца внутренних дел. Если не сказать, то самец не будет смущен сейчас, по позже, посмотрев в отражающую поверхность, увидит в своей шерсти кусочек пищи и поймет, что он мог попасть туда только во время обеда с государем. И значит, государь видел это, но не сообщил, заставив субдоминанта несколько часов позориться, нося пищевую протоплазму в шерсти.

Пока государь раздумывал над этой непростой этической проблемой, его мозг вновь отфильтровал половину тех сигналов, что посылал ему в хрящевые рефлекторы самец внутренних дел. И только когда пищевой комочек сам по себе упал вниз, государь испытал облегчение и вновь стал воспринимать поступающую информацию.

– …революции начинаются с мелочей, государь. А нынче брожение охватило едва ли не всю интеллигенцию российскую, которая спит и видит, когда случится революция и разбушевавшаяся голытьба начнет эту интеллигенцию грабить и вешать… Ваше величество, прошу прощения, у вас что-то на усах повисло… Нет, с другой стороны. Все, теперь хорошо.

– Благодарю вас… Но неужто все так жаждут катастрофы? И этот ваш доктор тоже?

– Наверняка-с. Неужто вы докторов не знаете? Первые бунтовщики!.. Хотя, возвращаясь к начатой мысли, хочу сказать, что именно он сообщил мне о вкусовой палитре. Ведь что придает вкус нашей пище? Четыре вещи, грубо говоря. Перец, соль, сахар и уксус. Все остальное – лишь различные сочетания этих четырех. Отваренное мясо без приправ безвкусно совершенно! А взять тот же салат, который вы мне рекомендовали и который, безусловно, выше всяких похвал… Что придает ему вкус? Уксус, присутствующий во французском соусе! Это основа вкуса в данном блюде. А все остальное – наполнители, лишь создающие оттенки.

– Однако, несмотря на свой научный скептицизм, вы, я знаю, покушать не дурак, и не зря имеете репутацию гурмана.

– Глубокое понимание жизни умом не избавляет тело от пристрастий. И в этой связи, ваше величество, у меня родился очень мудрый тост, каковой я попрошу вас категорически поддержать.

Ротовая присоска вождя выгнулась выпуклостью вниз:

– Что ж, если тост хорош, будет преступлением его не поддержать.

Субдоминант внутренних дел поднял емкость с отходами жизнедеятельности дрожжевых организмов:

– Все люди хотят быть счастливыми. Но что значит быть счастливым и жить хорошо? Как человек узнает, живет ли он хорошо или плохо? Да точно так же, как происходит процесс познания вообще: все познается в сравнении! Чтобы узнать, длинна ли палка или коротка, ее сравнивают с другой палкой, именуемой линейкой. И в данном случае линейка – сравнительная мера длины. Длину сравнивают с другой длиной. И везде поступают подобным образом. Чтобы узнать, много ли в сосуде жидкости, его объем сравнивают с другим объемом – мерным. Чтобы понять величину отрезка времени, его сравнивают с эталонными временными отрезками, которые отмеряют наши недремлющие брегеты. Соответственно, чтобы понять, хороша ли моя жизнь, я соразмеряю ее с жизнью других людей и вижу: в сравнении с этим человеком моя жизнь очень хороша, а в сравнении с другим – дурна. И чем больше людей, в сравнении с которыми наша жизнь представляется нам хорошей, тем лучше наша жизнь объективно – по результату измерения. Видя, что жизнь наша удалась, мы вполне можем осознавать себя счастливыми, ибо у нас есть к тому все основания. А это значит, что чем больше людей живут плохо, то есть хуже нас, тем счастливее мы! Так выпьем же за чужие страдания, которые делают нас счастливыми!