Геннадий Чикунов - Я был там [история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени]

Я хорошо помню дубовую старинную дверь при входе в парадную, с огромным дубовым колесом на ней. Помню расположение комнат в их квартире. Помню, что одна комната выходила во двор, где мне под надзором взрослых разрешали постоять на подоконнике и посмотреть вниз с высоты 2-3-го этажа. Я даже до сих пор помню запах этого подоконника. ПОМНЮ, КАК НАМ С СЕСТРОЙ ПОКУПАЛИ ШОКОЛАДНОЕ ЭСКИМО, КРУГЛОЕ, НА ПАЛОЧКЕ, РАЗОГРЕВАЛИ В КРУЖКЕ ДО ПОЛУРАСПАДА И РАЗРЕШАЛИ ЕСТЬ ПРИ ПОМОЩИ ЧАЙНОЙ ЛОЖЕЧКИ. В ГОРОДЕ ЕСТЬ НЕ РАЗРЕШАЛИ ИЗ-ЗА БОЯЗНИ ПРОСТУДИТЬ ГОРЛО.

Еще помню, что хозяйку этой семьи звали Павлина. Следует сказать, что эта семья заметно отличалась от нашей укладом, поведением, культурой и образованностью. Между собой они частенько разговаривали по-французски, занимались переводом книг с французского на русский, многие вещи называли только по-французски. От них я впервые узнал, что туалет по-французски называется «клозет». Содержали служанку. Во время обеда суп разливался из фарфоровой супницы, которая обычно ставилась на краю стола. Уклад жизни напоминал жизнь состоятельных людей дореволюционного периода. Однажды летом, примерно в 1938 году, мы в очередной раз отдыхали в Ленинграде. Все было как обычно: погуляли по городу, сходили в какой-то музей, долгое время пробыли в зоопарке, где нас покатали на пони. Дали монетку слону, который брал ее прямо из рук посетителей и отдавал своему хозяину, а тот давал ему взамен какие-то овощи из стоящего рядом ведра. Послушали истошный крик, который вылетал из вагончиков «Американских гор», летавших с огромной скоростью по металлическим конструкциям на разных высотах и направлениях движения, после чего пошли по магазинам. В одном из отделов небольшого промтоварного магазина я увидел на прилавке гармонь. Родители не обратили на нее никакого внимания и после непродолжительного осмотра товаров, представленных на продажу, собирались идти дальше. Меня же эта гармонь словно приковала к месту, где я стоял. Я стоял с широко раскрытыми глазами и не мог оторвать взгляда от множества кнопок, расположенных с обеих сторон меха, от треугольничка на черном корпусе с названием фабрики, изготовившей ее. Это была фабрика «Красный партизан». Мать, взявшая меня за руку, чтобы идти дальше, не могла стронуть меня с места. Переводя взгляд с гармони на родителей, умоляющим голосом я стал просить их, чтобы они купили мне эту гармонь. Я, конечно же, не помню, сколько она стоила в то время, но точно знаю, что купить ее мог далеко не каждый, а только, как тогда говорили, зажиточный человек. Вспоминая о вещах, которые были у нас дома в то время, можно с уверенностью отнести нашу семью к числу зажиточных. Родители на первых порах даже слушать не хотели о такой дорогостоящей покупке. Напомнили мне о разбитой балалайке. Что с гармонью будет то же самое. И далее все в подобном роде. Несмотря на долгие упреки и уговоры, я твердо стоял на своем и уже не просил, а требовал купить мне гармонь, и никакими уговорами и силами не могли меня вывести из этого отдела. Всех подробностей я уже не помню, хорошо помню только то, что отец первый капитулировал, и, после короткого совещания с матерью, гармонь стала моей. В этот памятный для меня день наконец-то осуществилась моя мечта. Теперь я мог не только подержать на коленях чужую гармонь, но и попробовать поиграть на ней в любое время. В то время или я был для нее еще мал, или она была для меня велика, но когда я садился на стул и мне ставили гармонь на колени, то из-под нее торчала только моя макушка головы, по бокам высовывались руки и снизу болтались две ноги, а сам исполнитель, казалось, находился внутри инструмента. Несмотря на такие, мягко говоря, неудобства, через сравнительно непродолжительное время из-под моих пальцев стали появляться звуки, похожие то на одну мелодию, то на другую. Сейчас я уже не могу вспомнить, что я играл, но когда мне было всего пять лет от роду, моя тетушка Маруся, родная сестра моего отца, которая в то время жила у нас, приводила своих подружек к нам на танцы, и я им играл что-то такое, под которое можно было уже танцевать.

Когда по радио передавали какой-то концерт, родители включали нашу «тарелку» погромче, прекращали всякие разговоры или уходили в коридор, чтобы не мешать мне слушать музыку. Не очень сложные произведения через какое-то время я уже играл на гармошке. Как сейчас помню, когда я, примерно в шестилетнем возрасте, показывал отцу, как нужно играть «Златые горы». К сожалению, меня учить было некому. Пришлось до всего доходить своим умом, при помощи большой любви к музыке, упорства, терпения, трудолюбия, Божьего дара и какой-то неведомой силы, которая помогла мне в этом деле. Примерно за три года я уже играл значительное количество народных песен даже с басами. В 1941 году началась война. Когда немец был уже совсем рядом с Невдубстроем, пришлось бросить почти все свои вещи и переехать в Ленинград. Пришлось проститься в том числе и с любимой гармонью. Вторично я заимел свой инструмент только в 1955 году, когда уезжал на освоение целинных и залежных земель в Казахстан. В РЕЗУЛЬТАТЕ БЫЛО ПОТЕРЯНО ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДРАГОЦЕННЫХ, НЕВОЗВРАТНЫХ ЛЕТ, ПОСЛЕ КОТОРЫХ ДАЖЕ МЕЧТАТЬ О БОЛЬШОЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ МУЗЫКЕ, КОТОРУЮ МНЕ ПРЕДРЕКАЛИ В ДЕТСТВЕ И О КОТОРОЙ Я МЕЧТАЛ ДОЛГИЕ ГОДЫ, СТАЛО БЕССМЫСЛЕННО.

Находясь в Башкирии, куда мы были эвакуированы в 1942 году из блокадного Ленинграда, иногда удавалось выпросить у кого-нибудь гармошку. И под строгим контролем хозяина инструмента поиграть какое-то короткое время. Чаще всего давали поиграть очень неохотно, боясь, что я поломаю гармонь. Для большинства гармонь была не просто дорогим музыкальным инструментом, а памятной вещью об ушедшем на фронт любимом, дорогом человеке, и сохранить ее в целости и сохранности к его приходу было делом чести и преданности ему. Меня словно магнитом тянуло к дому, где имелась гармонь. И, словно кот возле кувшина со сметаной, я какое-то время бродил около дома, придумывая причину, чтобы войти внутрь и выпросить гармонь. Плохо было только то, что не у всех были гармони одного типа. За короткий срок пришлось освоить гармони с русским, немецким, хроматическим строями, а также тальянки, саратовские, ливенки, а несколько позже аккордеон и баян. Когда убедились, что я не только не ломаю инструменты, но и что-то даже играю, стали давать гармони с меньшей опаской. Впоследствии стали приглашать поиграть на посиделках, вечеринках, свадьбах и других торжествах, которые проводились иногда, несмотря на войну и всенародное горе. Свои, местные гармонисты были на фронте, и мне пришлось заменять их в то время. Я делал это с большим удовольствием, потому что на таких торжествах я отрабатывал технику игры, пополняя свой репертуар, и мог играть без ограничения времени, можно сказать, досыта. Иногда и поесть. Время было голодное. Особенно мы, эвакуированные, не имевшие никакого подсобного хозяйства, недоедали и очень часто испытывали чувство голода. Вполне можно сказать, что я уже в те годы зарабатывал себе на кусок хлеба. В это же время, в возрасте примерно десяти лет, пришлось узнать и вкус алкоголя. Разгоряченные хмелем и буйством веселья, сердобольные хозяева и гости, желая отблагодарить музыканта за игру, пытаются поднести ему лишний стаканчик бражки, самогону или же водочки. Были случаи, когда во время игры мне вливали в рот водочки и любезно засовывали в рот какой-нибудь кусок закуски. Волей-неволей приходилось глотать горячительный напиток, в противном случае он лился на гармонь и одежду. Я до сих пор удивляюсь, каким образом мне удалось миновать участи алкоголика, когда были все условия, чтобы стать им.