Геннадий Чикунов - Я был там [история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени]

ПРИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ СТАРАЛИСЬ НЕ АФИШИРОВАТЬ СВОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ, ПОЭТОМУ БАБУШКА, КОТОРАЯ ПРОЖИЛА ДО 82 ЛЕТ, НИКОГДА НЕ РАССКАЗЫВАЛА, К КАКОМУ ОНИ РОДУ ОТНОСИЛИСЬ. ЕДИНСТВЕННОЕ, ИЗ ЕЕ РАССКАЗОВ Я ПОНЯЛ, ЧТО ДО РЕВОЛЮЦИИ ОНИ ЖИЛИ НЕ БЕДНО, ДЕРЖАЛИ ЛОШАДЕЙ, КОРОВ И НИ В ЧЕМ НЕ НУЖДАЛИСЬ.

Дед умер очень рано, еще до начала войны, поэтому я его помню очень смутно. Помню только то, что когда у родителей был отпуск и мы приезжали к ним в гости, то большую часть времени я проводил с дедушкой. Куда бы он ни пошел, почти всюду брал меня с собой. Даже родителям не разрешал наказывать меня за какие-то провинности. У нас в семье высшей мерой наказания была постановка в угол на определенное количество времени. Если в его отсутствие меня ставили в угол, то после прихода деда мне тут же объявлялась амнистия. Каждый раз, когда я получал такое наказание, я с нетерпением ждал прихода деда, чтобы досрочно освободиться, и пулей вылетал из дома на улицу, словно птица, выпущенная из клетки, поклявшись перед этим родителям, что я больше не буду безобразничать. Дед также следил за событиями, происходящими в стране и за рубежом, и мог предвидеть, что может произойти в то или иное время. Наш отец, например, не верил, что будет война с Германией, а дед утверждал, что война неизбежна, и наказывал своим детям, чтобы они не тратили заработанные деньги на тряпки, а пускали их на нужды сегодняшнего дня, потому что все нажитое впрок придется бросить или оно будет уничтожено. К великому сожалению, его слова оказались пророческими.

Впервые меня привезли в деревню, когда мне было от роду несколько месяцев. Узнав от родителей, что я до сих пор не крещеный, родственники моего отца стали уговаривать их сделать это как можно быстрей, тем более что церковь находилась почти под окнами и не нужно было куда-то ехать и далеко идти. Отец был коммунист и, по понятным причинам, и слушать не хотел об этом. Однажды, когда родители ушли на какое-то торжество к каким-то родственникам или друзьям, тетя Женя с кем-то еще завернули меня в одеяло, отнесли в церковь и там окрестили. Когда родители пришли домой, я уже лежал в качалке с крестом на шее. Отец, говорят, очень возмущался и снял с меня крест. Бабушка, вспоминая этот случай, много раз говорила мне, что Бог наказал нас за это: родители погибли, а мы остались круглыми сиротами.

Деревня Тухоля, где родилась наша матушка, во много раз была меньше села Старое Рахино. По сути дела, она состояла из одной улицы и нескольких маленьких переулков. При въезде в деревню стояла деревянная старая церковь. Сейчас эта церковь перевезена в Великий Новгород как ценный памятник архитектуры. Семья Ефимовых состояла из семи человек. Дед Алексей, бабушка, к сожалению, я не помню ее имени, и их дети: Миша, Вася, Таня, Поля и Груша. Дядя Миша и дядя Вася так и не вернулись с полей войны. У дяди Миши родилось двое детей: Тася и Валя. В настоящее время они проживают в Новгороде. У дяди Васи были дочь Катя и сын Борис. Катя после войны погибла при автокатастрофе, пробыв замужем всего несколько месяцев. Борис после войны нашел с ребятишками в лесу снаряд и при попытке разрядить его трагически погиб. У нашей матери были мы с сестрой. У тети Поли детей не было. Тетю Грушу, если я не путаю, еще до войны убила лошадь. Ни деда Алексея, ни бабушку, ни дядю Мишу я почему-то не помню. Возможно, потому, что мы все время останавливались, когда приезжали в отпуск, в доме у дяди Васи. Он был лесничим, у него была служебная лошадь, и он все время встречал нас на ней и провожал до трассы Москва – Ленинград, где мы садились в автобус, следовавший до Новгорода. Дядя Вася держал пчел, и в его памятном сундучке всегда было полно меда, как в сотах, так и жидкого, самых разных лет заготовки. В то время я почему-то не любил мед, и меня кормили им каждый раз насильно. На чердаке был натянут полог, образуя помещение, подобие палатки, которая защищала нас от комаров и мух, и мы там ночевали, наслаждаясь чистым, ароматным воздухом и ночной деревенской тишиной. Днем эта палатка служила нам, ребятишкам, комфортным, уютным игровым домиком.

Довелось мне побывать в этом гостеприимном доме после войны. Многих уже не было в живых. Не вернулись с фронта дядя Миша, дядя Вася. В блокадном Ленинграде погибла наша мать. Погиб от снаряда наш двоюродный брат Боря. Потом погибла в автокатастрофе наша, пожалуй, самая любимая двоюродная сестра Катя, совсем еще, можно сказать, в юном возрасте. Мы все ее очень любили за ум, доброту, за добрый, мягкий характер, тактичность, милосердие и красоту. Несмотря на то, что в доме хозяйничала все та же добрая, улыбчивая, гостеприимная хозяйка, тетя Маша, жена нашего дяди Васи, уже не было того довоенного веселья. Остались одни воспоминания о прошлых безоблачных днях и некоторые вещи и фотографии, напоминающие о безвозвратно ушедших от нас в мир иной родных нам людях. Не было уже и пчел. Перед уходом на фронт дядя Вася побросал все ульи в речку, чтобы не достались немцам. Фронт был уже совсем рядом от их деревни, но под оккупацию она все-таки не попала. Тетя Маруся была не просто гостеприимной хозяйкой, но и непревзойденной кулинарной мастерицей. Пироги, пирожки и кокорки, испеченные ее руками, можно было не только есть, но и любоваться их красотой. До сих пор помню вкус топленого молока из ее русской печки. Мне кажется, такого густого, темно-коричневого, сладкого, с румяной пенкой молока я больше нигде не пробовал.

В 1936 году в моей жизни произошло трагическое событие, которое отложило отпечаток на всю последующую жизнь. Как рассказывали взрослые, я родился с огромными черными глазами. Это хорошо видно на фотографиях тех далеких лет. Почти все, кто видел меня в те годы, непременно восхищались моими большими, как они говорили, красивыми глазами и предрекали большие успехи в дальнейшем на любовном фронте. Но, к великому сожалению, этому предсказанию не суждено было сбыться. Верующие люди говорили, что меня просто сглазили.

А началась эта трагедия с незначительного покраснения левого глаза. Окулист, осматривавший меня, ничего серьезного не нашел и выписал какие-то капли, которые мне закапывали через какие-то промежутки времени в поликлинике. Рассказывают, что дело шло уже на поправку, когда при очередном закапывании медсестра перепутала флакончики с лекарствами и закапала мне такие капли, что впоследствии мой глаз просто сварился. Меня срочно отвезли в Ленинградский институт глазных болезней, что на улице Моховой, но даже профессора, осматривавшие меня, ничего уже не смогли сделать. ПРИГОВОР БЫЛ ОДИН: НУЖНО СРОЧНО УДАЛЯТЬ ГЛАЗ, ИНАЧЕ МОЖЕТ ВСЕ ЗАКОНЧИТЬСЯ, КАК ГОВОРЯТ ВРАЧИ, ЛЕТАЛЬНЫМ ИСХОДОМ. ОПЕРАЦИЮ ПРОВОДИЛИ В ЭТОМ ЖЕ ИНСТИТУТЕ. САМУ ОПЕРАЦИЮ Я, КОНЕЧНО ЖЕ, НЕ ПОМНЮ, МНЕ БЫЛО В ТО ВРЕМЯ ВСЕГО ДВА ГОДА, НО ОСТАЛСЯ В ПАМЯТИ ЗАПАХ ОПЕРАЦИОННОЙ И ЯРКИЙ СВЕТ ЛАМПЫ.Очевидно, меня еще до операции и после нее здорово напугали врачи, рассказывают, что после этих событий при виде белого халата, даже продавца, я пытался убежать от него подальше. Родители каким-то образом пытались наказать виновницу этой трагедии, но чем все это закончилось, я так и не узнал. Если бы ее даже и наказали, то моя жизнь от этого не стала бы легче. Помимо изуродованной внешности, те же врачи не пускали меня всю жизнь на работы с повышенной опасностью, где можно было подзаработать на жизнь побольше денег. Меня не взяли в армию, это в наши годы считалось чуть ли не позором. Если и брали на какую-то работу, где, по заключению медиков, мне работать запрещено, то под личную ответственность руководителя и с большими оговорками. В случае, если по каким-то причинам я мог не понравиться начальнику, то меня в любое время могли уволить по вполне законным основаниям. Или меня оформляли по одной специальности, а я выполнял работы по другой. Так, например, в геологоразведочной партии я работал на подземных работах, а оформлен был дизелистом. И никакими льготами, которые положены проходчикам подземных выработок, я не мог пользоваться. Это касалось спецодежды, продолжительности очередного отпуска, количества лет для ухода на пенсию и т. д. Несмотря на то, что я выполнял те же самые работы, что и все, мне было не положено то, что получали мои товарищи по работе.