Геннадий Чикунов - Я был там [история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени]

Материально бабушка жила не очень хорошо. Получала мизерную пенсию за троих сыновей, которые сложили свои головы на полях Великой Отечественной войны, да занималась огородом, который ей выделили с большим скрипом, со скандалом и слезами. Всех деталей этой постыдной истории с землей я уже не помню, помню только, что ей долго не разрешали пользоваться землей, что находилась за домом. Потом выделили шесть соток, потом опять отобрали. Весь сыр-бор был из-за того, что она не работала в колхозе. А то, что она вырастила трех сыновей и отправила на фронт безвозвратно, не бралось в расчет.

ЛЕТО 1948 ГОДА ВЫДАЛОСЬ СУХОЕ И ЖАРКОЕ. ВОЗДУХ, ОСОБЕННО ПО УТРАМ, НАСТОЛЬКО БЫЛ НАСЫЩЕН АРОМАТОМ ЦВЕТОВ, ТРАВ И СУХОГО СЕНА, ЧТО, КАЗАЛОСЬ, БЫЛ ГУСТЫМ.Особой работой я не был загружен, поэтому ходил, любовался природой и наслаждался свободой, от которой я уже отвык за время пребывания в стенах детдома. Мне даже не верилось, что утром не нужно соскакивать с кровати по первым звукам горна, бежать сломя голову на зарядку, выискивать морщинки и складки на убранной постели, везде и всюду ходить строем. У меня было чувство птицы, выпущенной из клетки. Видимо поэтому мне здешний воздух казался слаще и природа краше, несмотря на то, что пейзажи приуральской Башкирии и богатство растительного мира могут поспорить с любым районом России.

Я быстро познакомился с местными мальчишками, и мы почти целыми днями носились по деревне. Катались по озеру на камьях, кувыркались на сене. Кстати сказать, на этом сене я чуть было не сломал себе шею. На окраине села был сеновал, где осталась небольшая часть сена с прошлого года. Любимым нашим занятием было взобраться на перекладину, которая была под самой крышей сеновала, и с этой высоты прыгать на сено. Сена оставалось уже немного, и поэтому высота была приличной. Если бы мы приземлялись на ноги, то это было бы полбеды, а у нас считалось шиком приземление на шею без помощи рук. В один из дней, после нескольких удачных приземлений, при очередном прыжке в моей шее что-то щелкнуло, голова скривилась набок и появилась невыносимая боль. Несколько дней бабушка с тетей Женей при помощи натираний и растираний приводили меня в исходное положение. Потом мне объяснили, что при подобной травме может парализовать на всю оставшуюся жизнь. Слава богу, травма оказалась не очень серьезной, и через короткое время я уже снова носился с мальчишками по деревне. Мой двоюродный брат, Коля Чикунов, был страстный и умелый рыбак, который умудрялся при помощи обычной удочки за пару часов наловить рыбы на хорошее жаркое. До этого я рыбалкой никогда не занимался, и он пытался приучить меня к этому делу. На первый взгляд немудреное дело оказалось мне не по зубам. Дело доходило до курьезов. Сидим на озере в одной камье. Он закидывает удочку с носа, я с кормы. Он таскает рыбешек одну за другой, а у меня ни одной поклевки. Меняемся удочками, результат все тот же: он только успевает снимать с крючка рыбину за рыбиной, а мой поплавок даже не дергается. Он, рыбак с самого детства, так и не смог определить причину рыбьей нелюбви к моей удочке.

Несмотря на то, что мне была дана полная свобода действий – я вставал, когда хотел, ходил гулять в любое время, – я старался помогать бабушке с тетей Женей в меру своих сил и возможностей. У них дров не было, и мы привозили хворост на тележке или приносили в вязанках из ближайшего леса. Обеспечение водой из колодца тоже была моя обязанность. У них скотины не было, но мы с бабушкой зачем-то ходили косить траву в поле. Один раз, возвращаясь с такого покоса домой, бабушка чуть было не отрезала мне голову косой. Она шла впереди с косой на плече, а я в двух шагах сзади. Меня заинтересовал какой-то предмет, лежащий на земле впереди меня, я шагнул вперед, поднырнул под литовку (так звали косы в тех местах), поднял с земли интересовавший меня предмет, выпрямился и почувствовал удар по шее острым предметом. Оказывается, я выпрямился раньше, чем прошла литовка над моей головой. Коса была «не отбита», поэтому рана на шее была не очень глубока. Но бабушка всполошилась так сильно, что я испугался за нее. Это случилось рядом с домом, и еще дома она долго не могла успокоиться. Досталось и мне за столь прыткие и неожиданные движения.

Когда у тети Жени с бабушкой накапливалось много дел, меня сажали в няньки. Люде шел уже второй годик, и нянчить ее было гораздо легче, чем сразу после рождения. Она уже бегала вовсю, кое-что говорила, и при хорошей погоде мы много времени проводили на улице.

Я УЖЕ ТОЧНО НЕ ПОМНЮ, СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ ПРОЖИЛ В ДЕРЕВНЕ, НО ТАК ПРИВЫК К СВОБОДНОЙ ЖИЗНИ, ЧТО НЕ ХОТЕЛ БОЛЬШЕ НИКУДА ЕХАТЬ.Многочисленные родственники меня убеждали, что оставаться в деревне нет никакого смысла. Надо ехать на родину и устраивать свою жизнь там. Отрываться от родственников и пускаться в неизвестность в тринадцать лет было страшно и тоскливо. В конечном итоге я решился на отчаянный шаг. Тетя Женя собрала мне сколько-то денег, небольшую сумочку с продуктами, и я отправился в Ленинград. Со станции Новое Рахино нужно было на пригородном поезде доехать до Бологово (это сто километров), а оттуда на пассажирском до Ленинграда. Провожала меня до ручья, что бежал за деревней, целая делегация. Бабушка опять заливалась горькими слезами. За ручьем с делегацией я простился, а тетя Женя пошла провожать меня до поезда. Пройдя восемь километров, я сел в поезд, и мы простились с тетей Женей. При расставании без слез тоже не обошлось. Только поезд тронулся, меня охватила такая тоска, что просто жить не хотелось. Хотелось спрыгнуть с поезда и побежать назад по шпалам к бабушке, тете Жене и ко всем тем, к кому я уже успел привыкнуть. Вагоны были еще очевидно дореволюционной постройки. Фактически, это были дощатые сараи на колесах. Ход был настолько жестким, что на каждом рельсовом стыке тряслась голова и лязгали зубы. Паровозный дым свободно проникал в вагоны, и поэтому воздух был пропитан гарью. Освещение было свечное. Несмотря на то, что весь состав состоял из нескольких вагонов, поезд тащился настолько медленно, словно тянул в гору непосильную ношу.

Примерно через четыре часа неспешного хода поезд остановился у перрона станции Бологое. На этом вокзале я уже бывал, когда мы ехали с тетей Женей из Башкирии, и поэтому долго искать зал ожидания и кассу мне не пришлось. Зал ожидания почти весь был заполнен пассажирами. У кассового окошка стояла огромная очередь. Из разговоров в очереди я понял, что некоторые пассажиры сидят на этом вокзале вторые сутки и не могут достать билета на поезд. В те годы или поездов было меньше, или люди ездили чаще, но с билетами всегда были проблемы. Простояв несколько часов в очереди и пропустив несколько поездов на Ленинград, я понял, что уехать мне в это день не придется. Настроение испортилось еще больше. Стоять в очереди среди возбужденных людей у меня уже не было ни физических, ни моральных сил. Уже поздней ночью я покинул очередь, нашел свободное местечко на общей деревянной скамейке и просидел на ней в полудреме до самого утра. Утром по громкой связи объявили, что производится посадка на пригородный поезд, следующий до станции Крестцы. Меня словно катапультой выбросило с деревянной скамейки. Я очень быстро оформил билет до станции Новое Рахино и минут через десять уже сидел в вагоне, в котором ехал вчера до Бологово. Сев в этот вагон, я почувствовал сразу какое-то облегчение. Словно пришел в родимый дом. Еще вчера этот вагон мне казался мрачным и чужим, а сегодня он был родным и желанным. Даже постоянно меняющиеся пассажиры сегодня были более улыбчивы и доброжелательны, чем вчера. Согревало душу предвкушение предстоящей встречи с родными людьми, с родной и привычной обстановкой. Я понимал, что мое неожиданное возвращение будет воспринято без большой радости, но даже это не портило мне настроения.