Геннадий Чикунов - Я был там [история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени]

Однажды директор детдома обратился к нам, мальчишкам, с предложением очистить выгребную яму в общем туалете. Добровольцам обещал хорошо заплатить. Работа была не из приятных, но мы, несколько мальчишек, согласились выполнить эту вонючую работу. Еще ничего не заработав, мы уже размечтались, кто чего купит с будущей зарплаты. Все мечты крутились вокруг съестного.

Время было зимнее, морозы в те годы лютые, и содержимое в туалетной выгребной яме превратилось в монолит. Яма была длинная и глубокая, и заполнена почти доверху. Каждый сантиметр проходки давался с большим трудом. Сами ломики, которыми нас снабдили, весили не на много меньше нас самих. Долбили мы эту яму несколько дней, и каждый вечер приползали в группу, еле волоча ноги от усталости. Окончание работы было для нас праздником. За эту каторжную работу нам так и не заплатили. Сначала ссылались на отсутствие в конторе наличных денег. Потом объявили, что какой-то вышестоящий начальник запретил выдавать нам наличные деньги, и с нами рассчитаются продуктами и сладостями, а потом сделали вид, что забыли про этот долг.

Кроме этого, у нас к директору детдома за последнее время появилось много вопросов, на которые мы так и не получили вразумительных ответов. Я уже писал, что мы из Уфы привезли целый грузовик одежды и обуви, а мы ходили в заплатках и в рваной обуви. В СОСЕДНИХ ДЕТДОМАХ ДАВНО ОТМЕНИЛИ ПАЙКИ, И ХЛЕБ ЛЕЖАЛ В СТОЛОВОЙ НА СТОЛАХ СВОБОДНО, МОЖНО ЕСТЬ ДОСЫТА. А У НАС ВСЕ ЕЩЕ ВЗВЕШИВАЛИ КАЖДУЮ ПАЙКУ НА ВЕСАХ, И ДЕЖУРНЫЕ НЕ ЗНАЛИ, КОМУ ДАВАТЬ ГОРБУШКУ.И к работникам директор стал относиться грубо, несправедливо, оскорбительно и по-воровски. Таким поведением он потерял авторитет окончательно и настроил против себя как воспитанников, так и персонал. Когда этот нарыв назрел до такой степени, что терпеть стало просто невыносимо, работники детдома решили обратить на все эти безобразия внимание высокого начальства. Но делать это решили нашими руками. Одна из воспитательниц, беседуя с нами поодиночке, стала агитировать нас написать письмо в Уфу на имя министра с жалобой на директора. Нам приготовили черновик, мы его переписали, несколько человек подписали, в том числе и я, и отправили в Уфу на имя министра.

Не прошло и месяца, как наше письмо переслали к директору с припиской о том, что письмо наше получили, что создается комиссия, которая выезжает к нам с проверкой изложенных фактов. Легко можно представить реакцию директора после получения этого письма. Он сначала спустил собак на своих друзей, которые работали на почте, за то, что пропустили наше письмо в министерство. Но тут его друзья были не виноваты. Воспитатели знали, что все детдомовские письма проходят через директорские руки, и наше письмо в Уфу отправили из районного центра. Потом обрушил свой гнев на нас, подписантов. Он вызывал нас поодиночке, сначала уточнял, подписывали мы письмо или нет. Больше всего его интересовало, кто нас надоумил написать его. Он прекрасно понимал, что самостоятельно мы даже адреса не смогли бы написать. Но детдомовцы, как партизаны, никогда не выдавали своих тайн. И на сей раз он от нас так и не узнал имя инициатора этого послания, несмотря на то, что хотел взять нас на испуг: громко кричал, бил кулаками по столу, обещал отправить всех в детскую колонию. В колонию никого не отправил, но к приезду комиссии нас, подписантов, в детдоме уже никого не осталось. Кого-то директор перевел в другой детдом, кому-то выписал новые свидетельства о рождении, чтобы приняли в ремесленное училище, прибавив пару лет. Туда принимали с 14 лет от роду. Со мной он поступил иначе. Он предложил моей тетушке забрать меня обратно, иначе грозился, что отправят куда-то далеко, и она не будет знать, где я буду. Узнав об этом, она тут же прибежала за мной пешком. Дело было летнее. Я как раз в это время находился на сторожевой вышке, караулил поле. Я уже привык к детдомовскому распорядку, к ребятам, к здешней местности, и с такой неохотой и тоской покидал здешние места.

Несмотря на то, что мы, авторы письма, были рассеяны в разные концы Союза, приехавшая комиссия «накопала» против директора столько дел, что его судили и посадили на семь лет. После суда завуч детдома присылала за мной гонца, чтобы вернуть меня в детдом, но тетушка меня больше не отдала. Весь секрет в том, что после моего отъезда самодеятельность, занимавшая первые места в районе, развалилась из-за отсутствия музыканта.

Вот так я снова очутился у тети Жени с дядей Леней. Они жили все в том же маленьком домике. Люде шел второй годик, она уже вовсю бегала и что-то лопотала на своем языке.

ПОСЛЕ ПРИГЛАШЕНИЯ АЛЕКСАНДРЫ ВАСИЛЬЕВНЫ Я ЗАГОРЕЛСЯ ЖЕЛАНИЕМ ВЕРНУТЬСЯ В ЛЕНИНГРАД И ПОСТУПИТЬ УЧИТЬСЯ В РЕМЕСЛЕННОЕ УЧИЛИЩЕ ИЛИ В ФЗУ.Тетя Женя, после получения письма от своей сестры Кати, где она писала, что они вернулись из Сибири домой, тоже захотела вернуться на родину. Здесь наши желания совпали, и я начал уговаривать ее уехать в Новгородскую область. А там и Ленинград рядом, куда я стремился. Я сейчас понимаю, что ей решиться на отъезд было не просто. Здесь у нее муж, который не желал покидать родные места, где он прожил всю свою сознательную жизнь. И наш отъезд означал бы распад семьи. А жили они в мире и согласии. В конечном итоге тетя Женя решилась на отъезд, и их семья распалась. Я не знаю, какой у них был договор, но дядя Леня не только посадил нас на поезд, но даже проехал с нами несколько остановок. Расстались мы с ним очень тепло, со слезами на глазах и навсегда. Люда, правда, будучи уже взрослой, ездила в гости к отцу, а мы с тетей Женей больше его не видели. Сейчас тетя Женя и дядя Леня ушли в мир иной.

В поезде такого ажиотажа, какой был во время войны, уже не было. Ехали мы не в общем, а в плацкартном вагоне. В Москве, где делали пересадку, на Казанском вокзале были установлены весы, и всех пассажиров, у кого были громоздкие вещи, заставляли взвешивать их. Из-за этого на перроне образовалась неразбериха и толкучка. С Ленинградского вокзала мы доехали до Бологого, с Бологого на пригородном поезде до станции Новое Рахино, а там через восемь километров добрались на вторые сутки и до Старого Рахино.

Встреча после семи лет разлуки с бабушкой и другими родственниками была очень теплой и радостной, со слезами на глазах. Нас обнимали, целовали, смеялись и плакали одновременно. Помню, бабушка обнимала меня, плакала, гладила по голове и приговаривала: «Бедные мои сиротинушки, слава богу, вы живы остались».

За время войны бабушкин дом не пострадал. Каким я его помню до войны, таким он и остался. Фронт проходил от этих мест совсем рядом. В бабушкином доме был штаб какой-то воинской части, и говорили местные жители, что в этом штабе бывал К. Е. Ворошилов.