Маргарет Этвуд - Избранные произведения в одном томе [Компиляция]

— И чего они от нас хотят? — спрашивает Вильма, стараясь, чтобы голос не звучал обиженно. — Эти люди с плакатами. Я вас умоляю. Как будто мы им можем чем-то помочь.

— Они говорят, что мы должны потесниться. Освободить место для них. У них и на некоторых плакатах так написано: «Освобождайте место».

— Я полагаю, они имеют в виду, что мы должны умереть. А булочек сегодня нету?

Иногда им подают вкуснейшие булочки «паркер-хаус», свежие, только что из печи. Чтобы жильцы чувствовали себя как дома, диетологи «Амброзии» сознательно пытаются воспроизвести то, что считают аутентичным меню семидесяти-восьмидесятилетней давности. Макароны с сыром, суфле, заварной крем, рисовый пудинг, желе ярких цветов, украшенное взбитыми сливками. У всех этих блюд есть и дополнительное преимущество: они мягкие и не представляют опасности для шатких зубов.

— Нет, — отвечает Тобиас. — Сегодня нет. Вот несут пироги с курицей.

— Вы думаете, они опасны? — спрашивает Вильма.

— Здесь — нет. Но в других странах они занимаются поджогами. Эта группа. Они говорят, что они — интернациональное движение. Что на борьбу поднимаются миллионы.

— О, в других странах вечно кто-нибудь занимается поджогами, — небрежно говорит Вильма. Она слышит свой голос, произносящий: «Если доживу». Та же уверенность: со мной ничего подобного случиться не может.

Идиотка, говорит она себе. Не выдавай желаемое за действительное. Но она никак не может заставить себя ощутить угрозу, во всяком случае — угрозу, исходящую от этих клоунов за воротами.

После обеда Тобиас напрашивается к ней на чай. Его окна выходят на другую сторону здания. Оттуда видна вторая половина территории усадьбы — посыпанные гравием дорожки, скамейки (расположенные очень часто, специально для тех, кто легко сбивается с дыхания), элегантные беседки, где можно укрыться от солнца, и газон для крокета и прочих веселых игр. Тобиас все это видит и неоднократно описывал Вильме в выразительных подробностях, а вот парадные ворота ему не видны. Кроме того, у него нет бинокля. Поэтому он пришел сейчас к Вильме — ради вида из окна.

— Теперь их больше, — говорит он. — Наверно, около сотни. Некоторые в масках.

— В масках? — переспрашивает заинтригованная Вильма. — Как на Хэллоуин?

Она представляет себе гоблинов и дракул, принцесс, ведьм, элвисов пресли.

— А я думала, носить маски на публичных мероприятиях незаконно.

— Нет, не как на Хэллоуин, — говорит Тобиас. — Маски младенцев.

— Розовые? — Вильма слегка вздрагивает — ей становится страшно. Толпа в масках младенцев — это пугает. Орда младенцев размером со взрослого человека, возможно, склонных к насилию. Вышедших из-под контроля.

На столе два-три десятка человечков взялись за руки и водят хоровод вокруг чего-то — вероятно, сахарницы: Тобиас любит чай с сахаром. На женщинах юбки будто из нескольких слоев розовых лепестков, на мужчинах — синие переливчатые одежды цвета павлиньего хвоста. Роскошные одежды с тончайшей вышивкой. Трудно поверить, что они ненастоящие: они выглядят так натурально, так детально проработаны.

— Некоторые, да. Есть еще желтые и коричневые.

— Наверно, это должно символизировать межрасовые отношения, — говорит Вильма. Она украдкой двигает руку по столу, приближаясь к танцующим: вот бы схватить одного, зажать между большим и указательным пальцем, как жука! Может, тогда они признают ее существование — хотя бы попытками брыкаться, укусить ее. — А что, они и одеты как младенцы?

Может, они в памперсах, или ползунках и комбинезончиках с лозунгами, или слюнявчиках с изображениями вампиров и пиратов. Такие когда-то были самым писком моды.

— Нет, только маски, — говорит Тобиас. Крохотные танцоры не допускают, чтобы Вильма провела рукой по воздуху сквозь них и тем самым доказала раз и навсегда, что они нематериальны. Вместо этого они ловко меняют траекторию танца, уворачиваясь, так что, может быть, все же ее видят. Может, они ее нарочно дразнят, мелкие негодяи.

Не глупи, одергивает она себя. Это синдром. Шарля Боннара. Он подробно описан в медицинской литературе, не одна ты им страдаешь. Нет, не Боннара, а Бонне; Боннар — это художник, Вильма почти уверена. Или то Боннивер?

— Они преграждают дорогу очередному фургону, — говорит Тобиас. — С курами.

Кур привозят с местной фермы — органических, вольного выпаса. И яйца тоже. «Несушки-веселушки Барни и Дэйва». Каждый четверг. Без курятины и без яиц дело может принять серьезный оборот, думает Вильма. Обитатели заведения будут недовольны. Разговоры на повышенных тонах. «За что я вам деньги плачу?»

— А полицейские? — спрашивает она.

— Я ни одного не вижу.

— Надо спросить у консьержа, — говорит Вильма. — Надо пожаловаться! Пускай этих людей уберут, пускай что-нибудь сделают.

— Я уже спрашивал, — говорит Тобиас. — Они знают обо всем этом не больше нашего.

За ужином атмосфера оживленней обычного: больше болтовни, больше звяканья, больше внезапных всплесков дребезжащего смеха. Кажется, обслуживающего персонала не хватает — обычно это раздражает жильцов, но сегодня они охвачены тайным весельем. Падает поднос, бьется что-то стеклянное, все одобрительно кричат. Обедающих предупреждают об опасности: рассыпались кубики льда, они плохо заметны и очень скользкие. «Нам ведь ни к чему переломы шейки бедра, верно?» — произносит голос Шошанны, завладевшей микрофоном.

Тобиас заказывает на стол бутылку вина.

— Будем жить на полную катушку. Выпьем за то, что я смотрю на вас!

Звякают бокалы. Они с Вильмой сегодня ужинают не вдвоем, как обычно, а за столиком на четверых. Это предложил Тобиас, и Вильма согласилась и сама удивилась этому. Сбиваясь в кучку, обеспечиваешь себе если не безопасность, то по крайней мере иллюзию безопасности. Держась вместе, они отразят неизвестную угрозу.

Двух соседок по столу зовут Джо-Анн и Норин. Жаль, что нельзя было заполучить женщину и мужчину, думает Вильма, но в этой возрастной группе женщины преобладают в пропорции четыре к одному. По словам Тобиаса, женщины более живучи, поскольку менее склонны возмущаться и легче переносят унижение, а что есть старость, как не одно сплошное унижение? Ни один сохранивший остатки собственного достоинства человек не станет с ней мириться. По временам, когда Тобиаса начинает тошнить от безвкусной еды или у него разыгрывается артрит, он обещает разнести себе голову выстрелом (если только удастся достать оружие) или вскрыть вены бритвенным лезвием в ванной, как уважающий себя римлянин. Вильма начинает протестовать, и он ее успокаивает: это всего лишь венгерская кровь, все венгерские мужчины склонны к мрачным разговорам. У венгерского мужчины ни дня не проходит, чтобы он не пригрозил самоубийством, хотя, к сожалению (это он так шутит), лишь немногие выполняют свои обещания.