Патрик Уайт - Фосс

Потом:

– Вы приглядите за этим, тетя? Не забудете?

– Нет-нет, – заверила миссис Боннер, вступив в самую ожесточенную схватку с собственной совестью.

Желая глотнуть воздуха или просто развлечься, она подошла к окну и отдернула шторы. Обычно ее занимали дела сугубо житейские, и она редко обращала внимание на небо, но тут небо предстало прямо перед ней – в высшей степени внушительное, сочного темно-синего цвета. Или даже черного. Оно было черным как вода в колодце, и тело миссис Боннер не вынесло подобного зрелища. Однако восхитительная россыпь звезд порадовала ее как ребенка. Еще она заметила любопытный феномен. Проследив взглядом за широкой полосой света, миссис Боннер почти отважилась поверить, что она выведет ее из состояния мучительного смятения.

– Взгляни-ка, Лора! – позвала она, придерживая шторы, и глаза ее увлажнились. – Что за удивительное зрелище!

Она стояла, услужливо прижавшись к оконной раме в надежде, что больная увидит, всего лишь повернув голову.

– Неужели ты не хочешь взглянуть, Лора? – взмолилась она.

Лора Тревельян снова лежала с закрытыми глазами.

– Я уже видела, – ответила она.

– Глупышка, я ведь только что раздвинула шторы!

– Там комета, – проговорила Лора. – Она нас не спасет. Разве что даст передышку. В этом и заключается самое ужасное: ничто нельзя остановить, если оно пришло в движение…

Когда мистер Боннер вернулся, его супруга все еще держалась за беззащитную штору.

– Ах, – вздохнул он, и в глазах его тоже мелькнула надежда спастись, последовав за небесным светом, – вы уже видели комету, о которой все только и говорят. Вроде бы ее можно будет наблюдать несколько дней.

– Я как раз пыталась показать ее Лоре, – заметила миссис Боннер.

– В отсутствие официального астронома наблюдения за ней записывает мистер Уинслоу, – сообщил торговец, – и он отправит их в Англию первым же пакетботом.

Пожилые супруги смиренно стояли и наблюдали за историческим событием. В сиянии кометы они уменьшились до двух черных точек, а свет все лился, делался ярче и наполнил всю комнату, так что даже Лора Тревельян, укрывшаяся за сухой скорлупой своих век, купалась в прохладном потоке звезд.

Ближе к концу дня, когда край горизонта снова стал отчетливо виден и из пыли проступили очертания высоких скал, они достигли дальнего конца равнины. Отряд медленно приблизился к складкам серой земли, и его поглотила расщелина с растущими неподалеку тремя или четырьмя серыми, чахлыми, но живыми деревцами, и тогда им открылось самое приятное зрелище из всех возможных – лужайка, похожая на неровный кусок выцветшего зеленого плюша.

Животные тотчас оживились. Сухие ноздри лошадей, с трудом передвигавших ноги, увлажнились, тусклые глаза обрели естественный блеск. Из горла стали вырываться бархатные звуки.

Здесь, о чудо, была вода!

Последовала свалка: животные со стонами устремились вперед, и всадникам едва удалось удержаться в седлах, то ли благодаря удаче, то ли по наитию. Черные громко хохотали и сновали между лошадьми, пытаясь их усмирить, однако вскоре сдались и просто смеялись или почесывались. После тягот пути и волнения из-за встречи с белыми им уже не было особого дела до происходящего.

Продолжение жизни взяли на себя их женщины-муравьи, которые засновали по пыли, вплетая в нее нити тропинок, занялись ритуалами огня и воды, принялись вытряхивать змей и ящериц из своих отвратительных ридикюлей, повесили жадно сосущих детей на свои длинные и пыльные груди. По крайней мере, на тот момент создалось впечатление, что черные мужчины созданы лишь для ночи.

Что касается белых мужчин, пораженных подобной суматохой, то они позволили отвести себя в сторонку и смотрели, как руки или же проворные черные птицы плетут над ними крышу из мелких веток. Вскоре они оказались в клетке, за которой стрекотали голоса. Судя по всему, там шел некий спор. Одни черные были за, другие возражали, одни просто устали, другие сияли от воодушевления и ожидания.

Пришел Джеки и сел с белыми людьми, чьи порядки успел хорошо изучить. Вскоре по его понурому виду стало ясно: он просто выполняет приказ.

– Что они с нами сделают, Джеки? – спросил Лемезурье. – Мне все равно, лишь бы поскорей.

Джеки притворился, будто не понимает.

Лемезурье продолжал сидеть, равнодушно уставившись на хрупкие желтые кости своих рук.

Черные сновали туда-сюда. Позади Джеки уселась юная девушка с красивыми, едва созревшими грудями и уродливая старуха, по-видимому, его недавние знакомые. Юноша держался с ними по-хозяйски и вел себя нагло. Женщины, в свою очередь, робели.

Пришли мужчины, раскрасившие тела, и заполнили шалаш запахом высыхающей глины. Вдобавок они принесли с собой пьянящий запах черных тел и муравьев. Чуть в отдалении, в той расщелине, где встали лагерем черные, вокруг утоптанной грязи водоема, под угасшей синевой неба, раздалось пение, и женщины в клетке из веток принялись нервно теребить длинные волосы под мышками, глаза их засверкали в полумраке.

Пение, монотонное как серая земля, как серое дерево, взмывало внезапными вспышками страсти, потом угасало как угли костра. Пыльные голоса замирали. Снова оживали. Один голос вплетал в песню веселые нотки, расцвечивая напев яркими попугайскими перышками. Большие, неуклюжие пеликаньи голоса расправляли медленные крылья. Еще раздавались смех юных голосов и хихиканье черных женщин.

– По крайней мере, я намерен понаблюдать за этой церемонией, – объявил немец, вспомнив о научной цели экспедиции.

Он начал расплетать свои длинные ноги.

– Нет! – воскликнул Джеки неожиданно высоким, уверенным голосом. – Нет-нет. Не сейчас.

И они продолжили сидеть. Через просветы в черных ветках синее сливалось с синим, пока глубина не потеряла всякий смысл. Летали искры. Пахло горячей золой и холодными звездами.

Пока не настал конец.

Определенно, пение кончилось.

– Слышите, эти черные язычники уже не поют? – спросил Гарри Робартс, нескладный белый парнишка.

Джеки ушел, сопровождаемый своими двумя женщинами, теперь такими же холодными, как мертвые ящерицы.

Казалось, тишина подарила белой троице свободу, и тогда Фосс подошел к двери и выглянул наружу.

– Фрэнк, Гарри, посмотрите-ка на это небесное явление! Что бы ни случилось, оно слишком прекрасно, чтобы его пропустить.

Голос немца дрожал, пытаясь порвать узы чужого языка. Постепенно одеревенение спадало с него, и он возносился в глубины света.

– Господи, сэр, что же там такое? – спросил Гарри Робартс.

– Очевидно, комета, – ответил Лемезурье.

Настаивать на дальнейших объяснениях Гарри постеснялся, оставшись в благоговейном невежестве. Она была красивая. Она захватила его целиком.