Корнелл Вулрич - Романы

На кухне Сара оставила на блюде гроздь желтого винограда как еще один символ гостеприимства. Мысленно поблагодарив ее за внимательность, он отщипнул одну виноградинку и положил ее в рот, а потом потушил свет и здесь.

Дом погрузился в темноту, и Дюран медленно двинулся к лестнице. Эта темнота была ему уже знакома, несмотря на то, что он еще и получаса не пробыл в доме. Темнота родного дома всегда привычна и не пугает.

На верхнем этаже он в такой же темноте пробрался к двери их спальни, которую нашел по тугой ниточке света, натянутой через порог.

Он остановился и минуту стоял на месте.

Затем постучал, в шутку притворяясь, что хочет соблюсти все формальности.

Она, должно быть, по одному тембру стука уловила его настроение. И отозвалась на него игривой ноткой в голосе.

— Кто стучит? — с насмешливой серьезностью осведомилась она.

— Твой муж.

— Вот как? И что он говорит?

— «Можно войти?»

— Скажите ему, что можно.

— Кто это меня зовет?

Он едва расслышал ответ, но тихий голос проник в самое его сердце.

— Твоя жена.

Глава 7

Возвратившись домой из конторы — это было примерно неделю спустя, самое большое — десять дней, он, не обнаружив ее ни в одном помещении на первом этаже, поспешил подняться наверх, чтобы сообщить о своем прибытии. Он приглушал шаги, желая преподнести ей сюрприз, неожиданно подойти сзади, закрыть ей глаза, чтобы ей пришлось отгадывать, кто это. Хотя как она могла ошибиться, кто же еще это мог быть? Но возвращение домой все еще несло в себе неповторимую новизну и должно было происходить с подобным антуражем, который, хоть и повторялся ежедневно, всякий раз нес в себе восхитительное предвкушение их первой встречи.

Дверь их комнаты была открыта, и она сидела спиной ко входу на стуле с полукруглой спинкой, так что видна была только ее голова. Он на мгновение задержался на пороге, не обнаруживая своего присутствия, лаская ее взглядом. У него на глазах ее рука неторопливо перелистнула страницу занимавшей ее внимание книги.

Он двинулся к ней с намерением, склонившись над спинкой стула, неожиданно прикоснуться губами к ее головке, блестящей в лучах заходящего солнца медной позолотой. Но, когда он приблизился к ней и ее фигура, постепенно увеличиваясь, открылась его взгляду, он увидел нечто такое, что снова заставило его в замешательстве остановиться.

Теперь он изменил свое намерение. Не скрываясь больше, он описал широкую дугу вокруг стула так, чтобы подойти к нему со стороны, и, когда он наконец остановился, на лице его можно было различить болезненно-озадаченное выражение.

Заметив его, она вскинула голову и, удовлетворенно хмыкнув, закрыла книгу.

— Это ты, дорогой? Я не слышала, как ты вошел.

— Джулия, — произнес он тоном, выражавшим абсолютное непонимание.

— Что такое?

Он прочертил рукой по воздуху, обрисовывая этим жестом ее позу, но она все равно не поняла. Ему пришлось выразить свою мысль словами:

— Посмотри, как ты сидишь…

Она сидела, положив ногу на ногу, как это делают только мужчины. Одно колено бесстыдно возвышалось над другим, голень была откровенно выставлена напоказ, а висевшая в воздухе ступня даже немного раскачивалась, хотя теперь она ее остановила.

Эта развязная поза была прикрыта юбкой, но сквозь темную ткань все равно отчетливо вырисовывались очертания скрещенных ног.

Привыкшим к принятым впоследствии стандартам поведения не понять ужасающей вульгарности позы, в которой застал Джулию ее муж, но в те времена по существующим нормам это считалось недопустимым. Сидящая таким образом дама в любом месте привлекла бы к себе негодующие взгляды, а потом, возможно, ее подвергли бы остракизму и попросили бы немедленно удалиться. Ни одна женщина, даже самая легкомысленная, не могла себе позволить сидеть иначе, как сдвинув колени и поставив ноги всей ступней на пол; допускалось лишь, для пущей грациозности, немного сдвинуть одну ногу назад. Аморальность заключается здесь не в самой природе подобного поступка, а в попрании общепризнанных устоев. Таким образом, незначительное изменение позы может оказаться более шокирующим в эпоху четко предписываемых законов поведения, чем гораздо более серьезное прегрешение во времена более либеральных нравов. Наши современники сочтут подобную строгость не более чем смехотворным предрассудком. Каковым она тогда не являлась.

Дюран был не большим ханжой, чем любой его ближний, но тут он увидел такое, чего никогда не позволяли себе в его присутствии другие женщины. Даже «юные дамы» из «Академии» мадам Рашель, куда он иногда заглядывал, будучи холостяком. А тут — его собственная жена под крышей его собственного дома.

— Ты и при других так сидишь? — неловко осведомился он.

Осторожно, словно крадучись, провинившееся колено соскользнуло вниз и присоединилось к своей паре. И как будто почти ничего и не изменилось — она теперь сидела в той же позе, в какой сидят все дамы. Даже в присутствии только своих мужей, даже когда они совсем одни.

— Нет! — в ужасе воскликнула она, целомудренно складывая ладони. — Конечно нет. Как можно? Я… я была одна в комнате, и я даже не заметила, как это произошло.

— Но подумай, что, если ты вдруг не заметишь, как это произойдет в присутствии других.

— Не произойдет, — пообещала она, еще крепче сжав ладони при одной этой мысли. — Раньше такого никогда не случалось и никогда больше не случится.

Она переменила тему, в ожидании подняв к нему лицо.

— Ты меня еще не поцеловал.

В тот миг, когда их губы соединились, этот инцидент изгладился из его памяти.

Глава 8

Румяная, с блестящими глазами, очаровательная в лучах утреннего солнца, одетая в пеньюар теплого желтого оттенка, гармонировавшего с золотистым светом, льющимся в окно, она быстро остановила тетушку Сару и выхватила у нее из рук кофейник. Это повторялось каждое утро, так как она непременно желала сама наливать ему кофе в чашку.

Он улыбнулся, польщенный. Эта улыбка невольно появлялась у него на губах каждое утро.

Потом она взяла маленькие серебряные щипцы и, обхватив ими искрящийся кусочек сахара, осторожно перенесла его через край чашки и, поднеся к самой поверхности, чтобы не было брызг, отпустила.

Он просиял.

— Люблю сладенькое, — доверительно прошептал он.

Она деловито отряхнула кончики пальцев, хотя, надо сказать, ни до чего ими и не дотрагивалась, наградила его поцелуем в висок и поторопилась занять место со своей стороны стола, с легким шуршанием опустившись на сиденье стула.

Он не мог отделаться от мысли, что она — как маленькая девочка, которая тянет маленького мальчика поиграть с ней в дочки-матери. Ты будешь папой, а я буду мамой.