Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских (Часть вторая)

Циммеpманнъ.

Чадскій удалился изъ Москвы, въ надеждѣ, что уединеніе, время и отсутствіе изгладятъ изъ сердца его любовь къ Софьѣ. Хотя онъ былъ въ службѣ., но состоялъ по кавалеріи, и имѣлъ право располагать собою. Изъ Москвы поѣхалъ онъ къ себѣ въ деревню. Жизнь въ деревнѣ, одинокая, зимою, и для всякаго непріятна; тѣмъ болѣе она была тягостна для человѣка, привыкшаго къ лучшему обществу столицы. Отъ нѣчего дѣлать, Чадскій слушалъ разнообразные анекдоты и исторіи отъ прикащицы своей, о житьѣ бытьѣ старой барыни (такъ называла она покойную его мать), курилъ трубку, бесѣдовалъ съ прикащикомъ, выслушивалъ просьбы, простилъ крестянамъ многія недоимки, начиналъ читать нѣсколько книгъ, и училъ свою лягавую собаку. Но черезъ нѣсколько дней, все это навело на него нестерпимую тоску. Онъ уѣхалъ къ сестрѣ своей. Однакожъ надежда его не свершилась; образъ Софьи не изглаживался изъ его сердца, и страсть къ. ней еще болѣе усиливалась: Софья безпрестанно представлялась его воображенію, въ особенности-же у сестры, которая была счастлива въ супружествѣ своемъ. Нѣсколько миленькихъ дѣтей увеличивали ея семейное благополучіе. Смотря на нихъ, Чадскій еще болѣе бѣсился на Угарова. "Можно-ли равнодушно перенесть, что этотъ негодяй предупредилъ меня! "думалъ Чадскій. "Можно-ли повѣрить, чтобы Софья, совершенство красоты и любезности, отдала сердце свое такому ничтожному человѣку?" Все это приводило его въ большое уныніе. Сестра замѣтивъ грусть брата, просила его быть съ нею откровеннымъ. Онъ признался ей въ любви своей къ Софьѣ, и показалъ записку Угарова, отданную ему Графинею Хлестовою. Сестра, прочитавъ эту записку, просила, чтобы онъ подробнѣе разсказалъ о сношеніяхъ своихъ съ Софьею и образѣ ея жизни. Выслушавъ все, она сказала ему: "Я не знаю твоей Софьи, но, послѣ всего слышаннаго, увѣрена, что Графиня Хлестова воспользовалась твоимъ легковѣріемъ и безсовѣстно обманула тебя. Прочитай самъ, со вниманіемъ и хладнокровіемъ, записку. Вѣроятно-ли, чтобы дѣвушка, которую такъ ты описалъ, могла имѣть интригу съ ничтожнымъ и глупымъ мальчишкою? Да и почему ты увѣренъ, что эта записка писана точно къ ней? Посмотри самъ: часть листа, на которой былъ адресъ, оторвана. Притомъ-же Софья Холмская живетъ въ домѣ тетушки Прасковьи Васильевны, и пользуется -- чего ты мнѣ не сказывалъ, но что я знаю-не только покровительствомъ, но и дружбою этой почтенной женщины. А Хлестова открыла тебѣ ея интригу! Тетушка, можетъ быть, изъ состраданія приняла-бы къ себѣ Софью, но не могла-бъ быть въ дружеской связи съ нею. Разсуди самъ: Хлестова всѣмъ извѣстна. Можно-ли ей вѣрить?"

Какъ громомъ, пораженъ былъ Чадскій основательнымъ и справедливымъ сужденіемъ сестры. Онъ удивлялся, какъ все это прежде не пришло ему въ голову. По своей пылкости и нетерпѣливости, онъ въ ту-же минуту рѣшился ѣхать, отыскать Угарова, и отъ него самаго узнать развязку. Тщетно уговаривали его зять и сестра остаться хотя до завтрашняго утра, представляя, что ночью, по проселочной дорогѣ, онъ можетъ сбиться и ночевать гдѣ нибудь въ оврагѣ. Чадскій не внималъ ничему, и въ ту-же ночь отправился, прямо въ полковую квартиру того полка, въ которомъ служилъ Угаровъ.

Полковой Командиръ былъ сослуживецъ и хорошій пріятель Чадскаго. Онъ удивился, когда Чадскій спросилъ у него объ Угаровѣ. "На что тебѣ этого шалуна? И какія сношенія можешь ты имѣть съ нимъ?" -- сказалъ Полковникъ.-- Мнѣ сей часъ должно видѣться съ Угаровымъ. Вотъ все, что могу сказать тебѣ -- отвѣчалъ Чадскій. "Теперь здѣсь нѣтъ его: нѣсколько дней тому назадъ освобожденъ онъ изъ-подъ ареста съ полковой гаупвахты, которая есть почти всегдашнее мѣсто его жительства. Мнѣ досадно, что я велѣлъ его выпустишь. Если-бы я зналъ, что тебѣ такая нужда видѣться съ нимъ, то продержалъ-бы его еще здѣсь. Теперь онъ высланъ въ деревню, въ свой взводъ, верстъ за 40 отсюда, съ строжайшимъ подтвержденіемъ никуда не выѣзжать. Этотъ шалунъ выводитъ меня изъ всякаго терпѣнія: я насилу могъ уговорить корпусъ офицеровъ, чтобы простили его въ послѣдній разъ. Уже была готова подписка о представленіи его, за дурное поведеніе, въ отставку."

Чад скій позавтракалъ; лошадей привели; онъ тотчасъ отправился въ деревню, гдѣ стоялъ взводъ Угарова. Узкая, проселочная дорога приводила въ бѣшенство нетерпѣливаго Чадскаго. Онъ сердился, и внутренно клялся непремѣнно вызвать Угарова на дуэль, если откроется, что онъ точно въ интригѣ съ Софьею. Но тщетно бранился онъ на извощика, и понуждалъ ѣхать скорѣе: пристяжныя безпрестанно вязли въ снѣгу; наконецъ, должно было отпрячь ихъ и ѣхать гуськомъ. Непривыкшія къ такой ѣздѣ, почтовыя лошади поминутно сбивались съ дороги, и уже начинало смеркаться, когда Чадскій совершилъ свое путешествіе: 40 верстъ показались ему 500-ми. Онъ былъ въ самомъ дурномъ расположеніи, и если-бы въ это время попался ему Угаровъ, то не такъ-то легко отдѣлался-бы отъ него. Гусаръ, ѣхавшій проводникомъ впереди, въ крестьянскихъ саняхъ, привелъ его прямо къ корпеньской квартирѣ.

Откидная повозка Чадскаго, медвѣжья шуба, красная шаль, повязанная на шеѣ, бѣлая Фуражка, два колокольчика на дугѣ -- все это произвело большое волненіе въ деревнѣ. Отъ роду не видывали тамъ подобныхъ рѣдкостей. Бабы и мальчишки сбѣжались смотрѣть, и Чадскій вышелъ изъ повозки окруженный большою толпою. Старый слуга Угарова, родъ дядьки, приставленнаго къ нему матерью, встрѣтилъ Чадскаго у воротъ. "Здѣсь-ли стоитъ корнетъ Угаровъ?" -- Здѣсь, Ваше Превосходительство!-- "отвѣчалъ оторопѣвшій слуга. "Дома ли онъ?" -- Никакъ нѣтъ-съ, В. Пр! Онъ изволилъ пойдти на взводную конюшню!-- "Пошли сей часъ за нимъ!" Гусаръ, вѣстовой, давно побѣжалъ отыскивать его.-- Не угодно-ли, В. пр., взойдти въ избу, погрѣться?-- ""Хорошо; только вели поскорѣе отыскать своего барина."

Чадскій вошелъ въ избу, снялъ шубу свою и съ нетерпѣніемъ началъ ходить; но пространство было неслишкомъ велико, и у него закружилась голова. Между тѣмъ становилось уже темно. Каммердинеръ Чадскаго вынулъ изъ повозки восковую свѣчку, съ дорожнымъ подсвѣчникомъ, зажегъ, и поставилъ на столъ. Чадскій опять сталъ ходишь по избѣ, и опять закружилась у него голова. Отъ нѣчего дѣлать онъ началъ разсматривать украшенія корнетскаго жилища, и увѣрился, что хо~ длинъ не великій господинъ. На окнахъ стояло нѣсколько глиняныхъ трубокъ, съ длинными чубуками, безъ мундштуковъ; на стѣнѣ висѣли сабля, шашка, завернутая въ бумагу, и киверъ. Большой, крестьянскій столъ исписанъ былъ мѣловыми цифрами; видно было, что на немъ недавно только окончилось картежное побоище. Табачной золы также еще не успѣли смести со стола. Красная ермолка, шлафрокъ и Турецкіе, желтые сапоги лежали на тюфякѣ, покрытомъ изодраннымъ, ситцевымъ одѣяломъ. Въ головахъ постели стояла шкатулка, и на ней хранилась вся библіотека Угарова, то есть: нѣсколько рукописныхъ, извѣстныхъ гусарскихъ стиховъ, какъ то; " Въ дымномъ полѣ, на бивакѣ , и проч., рекрутская школа, о шеренговомъ ученьѣ, командныя слова взводнаго офицера, и два или три Французскіе романа Пиго-Лебрёня.