Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских (Часть вторая)

Хорошенькій мальчикъ, лѣтъ шести, одѣтый въ красную, гусарскую курточку, съ золотыми снурками, подошелъ къ Чадскому. Онъ взялъ его на руки и расцѣловалъ; женѣ своего сослуживца успѣлъ онъ также сказать нѣсколько привѣтствій. Но Рубакинъ не умѣлъ долго мѣшкать. "Шампанскаго!" закричалъ онъ. Чадскій видѣлъ, что попалъ въ бѣду. Ему не хотѣлось объяснять настоящей причины своего посѣщенія, и онъ выдумывалъ средства избавиться отъ питья.

"Я ѣду въ деревню къ сестрѣ, изъ Москвы," сказалъ онъ Рубакину, "сбился съ дороги, я очень радъ, что попалъ нечаянно къ старинному товарищу. Еслибы я зналъ, что ты такъ близко живешь, то нарочно-бы заѣхалъ." Въ это время подали большой бокалъ Шампанскаго. "Послушай, любезный другъ," сказалъ Чадскій: "одинъ бокалъ я выпью, на радости, что такъ нечаянно свидѣлся съ старымъ товарищемъ; но, пожалуста, больше не принуждай меня. Ты знаешь, что я никогда не могъ много пить, а особенно не могу теперь, когда послѣ моей тяжелой раны мнѣ именно запрещено пьянство."

-- Ежели такъ, то Богъ съ вами! Я знаю, что вы и прежде бывали плохимъ гусаромъ въ нашемъ веселомъ обществѣ; за то, помню, какъ всегда были вы молодцомъ въ атакѣ. "Впереди всѣхъ, какъ свѣчка, нашъ эскадронный командиръ!" говорили гусары, которые безъ памяти любили васъ. Я помню, когда вы были ранены, и самъ я въ тоже время получилъ этотъ значекъ (показывая рубецъ на своей щекѣ). Помню, что вы упали съ лошади, и Польскій уланъ хотѣлъ доканать васъ; но мы всѣ бросились спасать любезнаго начальника. Улана не стало въ минуту на семъ свѣтѣ, и васъ на плечахъ вытащили мы съ мѣста сраженія. Господа!-- продолжалъ Рубакинъ, обращаясь къ гостямъ своимъ -- вотъ Полковникъ Чадскій, о которомъ я такъ часто разсказывалъ вамъ: это онъ самъ. Ура! подымай его на руки; давай качать по гусарски!" -- Съ сими словами Офицеры бросились и подняли Чадскаго на руки. Пѣсельники запѣли: "А дай, Боже, здравствовать командиру-то нашему!" Всѣ офицеры, вмѣстѣ съ пѣсельниками, закричали: Ура! Ура! и восклицанія ихъ слышны были въ отдаленныхъ избахъ. Въ Чадскомъ еще кипѣла гусарская кровь, и воспоминаніе о прежней, веселой жизни въ кругу добрыхъ товарищей не совсѣмъ еще исчезло. Онъ былъ тронутъ, и когда перестали его качать, то, поднявъ вверхъ бокалъ съ Шампанскимъ, почти со слезами сказалъ онъ: "Благодарствуйте, благодарствуйте, господа! За здоровье ваше!" Чадскій выпилъ бокалъ до дна, опрокинулъ его, какъ водится по гусарски, на голову, погремѣлъ имъ по пуговицамъ, и съ улыбкою сказалъ:

"Жаль, что сапоги мои безъ шпоръ, а то по гусарски надобно-бъ было покончить. "-- За этимъ дѣло не станетъ!-- прервалъ его Рубакинъ, выхватилъ бокалъ и разбилъ въ дребезги, бросивъ на полъ.-- Ура! ура! раздалось вновь. Чадскій вынулъ бумажникъ, и подарилъ пѣсельникамъ сто рублей. Новое: Ура! было изъявленіемъ ихъ благодарности.

Все понемногу начало успокоиваться. Офицеры, игравшіе въ карты, отошли къ мѣстамъ своимъ. Чадскій, чтобы отдѣлаться отъ питья, сказалъ хозяину, что онъ давно не слыхалъ Русскихъ пѣсенъ, и, желая отвлечь его вниманіе отъ себя, подошелъ къ пѣсельникамъ. "Спойте, ребята, ежели знаете, мою любимую пѣсню: За горами , за долами , Бонапарте съ плясунами" -- сказалъ онъ имъ.-- Какъ не знать, Ваше Высокоблагородіе!-- отвѣчалъ запѣвало, и тотчасъ началъ эту лучшую изъ всѣхъ народныхъ и солдатскихъ пѣсенъ, сочиненныхъ бъ 1812-мъ году. Тутъ куда-то отозвали хозяина, и къ Чадскому подошелъ старый гусарскій офицеръ, съ сѣдыми усами. "Узнаете-ли вы меня?" сказалъ онъ. "Давно уже вы, не видали меня и вѣрно забыли: я Храбренко, бывшій Вахмистромъ въ вашемъ эскадронѣ." -- Какъ: это ты? Здравствуй, здравствуй, любезный мой! Но ты, братъ, такъ постарѣлъ, что насилу можно узнать тебя. Какъ поживаешь?-- "Я уже дослужился до чина Ротмистра, переведенъ въ этотъ полкъ, и командую теперь эскадрономъ квартира моя въ здѣшнемъ селѣ." -- Слава Богу! Очень радъ, что встрѣтился съ тобою. Но смотри, братъ, не забывай своего прежняго обѣщанія: переѣхать ко мнѣ, когда захочешь оставить службу. Мой домъ, все содержаніе и пансіонъ до конца жизни -- ты обѣщался все это принять отъ меня.-- "Я въ вѣкъ милостей вашихъ не забуду," отвѣчалъ Храбренко.-- Да знаете-ли, Александръ Андреевичъ" -- прибавилъ онъ -- "что у насъ въ полку есть еще старый вашъ знакомый, Левъ Ѳедоровичъ Пальмирскій, котораго вы записали въ службу, и вывели скоро въ офицеры? Онъ уже теперь Маіоръ, Его произвели при послѣднемъ смотрѣ, въ манёврахъ, за отличное состояніе его эскадрона, съ переводомъ къ намъ въ полкъ. Онъ часто вспоминаетъ объ васъ и страстно васъ любитъ. Эскадронъ его верстахъ въ 20-пш отсюда; я сей часъ пошлю къ нему, и онъ вѣрно завтра къ свѣту явится сюда." -- Какъ! Левушка Пальмирскій такъ близко?-- вскричалъ Чадскій.-- Пожалуста пошли, братъ, поскорѣе. Я страхъ какъ радъ буду видѣть его.-- Храбренко тотчасъ приказалъ одному изъ пѣсельниковъ отправиться къ Пальмирскому, взявъ лошадь и сани съ его конюшни. "Какъ время летитъ!-- продолжалъ Чадскій.-- Давно-ли, кажется, онъ былъ мальчикъ Левушка, и ты училъ его ѣздить верхомъ? Экіе, братъ, мы старики съ тобою! Но покамѣстъ, по старой дружбѣ, помоги мнѣ какъ нибудь вырваться отсюда. Я право совсѣмъ отвыкъ отъ питья; у меня и съ одного бокала голова кружится, а я знаю, что отъ Рубакина однимъ бокаломъ не отдѣлаешься." -- Подождите немного -- отвѣчалъ Храбренко.-- Онъ теперь не то, что бывалъ въ старину: гораздо сталъ слабѣе. Еще одинъ, или два стакана пуншу, и онъ свалится, какъ снопъ. Уѣхать теперь невозможно: онъ тотчасъ хватится, разбранитъ, и, можетъ быть, съ пьяна еще прибьетъ свою бѣдную жену, за то, что не умѣла удержать васъ, а самъ со всѣми пѣсельниками, поѣдетъ васъ отыскивать. Вотъ что надобно дѣлать: когда вамъ будутъ подносишь, то, чтобы не разсердить Рубакина, берите. Я стану заслонять васъ, а вы становите на окно, или отдавайте пѣсельникамъ. Онъ такъ пьянъ, что ничего не замѣтитъ.-- Чадскій поступалъ по совѣту Храбренки. Между тѣмъ онъ просилъ показать ему: который изъ офицеровъ корнетъ Угаровъ. Ему указали, сидѣвшаго за картами молоденькаго офицерика, не дурнаго собою, но уже весьма пьянаго. "И это мой соперникъ!" подумалъ Чадскій. "Сестра права: не можетъ быть, чтобы Софья была въ интригѣ съ нимъ."

Вскорѣ явился Рубакинъ, и за нимъ человѣкъ съ подносомъ, на которомъ стояло нѣсколько стакановъ пуншу. "Отецъ и командиръ, Александръ Андреевичъ! выпейте еще хотя одинъ стаканчикъ; болѣе просить не буду!"-- Ей Богу, никакъ не въ силахъ -- отвѣчалъ Чадскій.-- "Сдѣлайте одолженіе." -- Право не могу.-- "Жена! дѣти!" -- закричалъ Рубакинъ -- "сюда: становитесь на колѣни, и просите Александра Андреевича, чтобы выпилъ." При сихъ словахъ, онъ самъ хотѣлъ броситься передъ нимъ на колѣни. Чадскій удержалъ его. "Полно, братецъ! Какъ тебѣ не стыдно!" Зная однакожъ, что отъ него ничѣмъ отдѣлатъся не льзя, Чадскій сказалъ: "Пуншу, воля твоя, никакъ пить не могу, а ежели непремѣнно требуешь, то дай рюмку какого нибудь вина." -- Право пуншъ лучше!-- отвѣчалъ Рубакинъ.-- Но, такъ и быть: выпейте хотя еще стаканъ Шампанскаго, или .. постойте: у меня есть заповѣдная наливка! Сей часъ самъ принесу!