Г.Ярцев - Цой жив ещё...

Спустя какое-то время остановился и замер — как велела Мать, — а когда эхо шорохов, щекочущее нутро стихло, отправился дальше. После крошева восприятие человека изменилось: не сильно, но достаточно для понимания Обелиска на рефлекторном уровне. Цой был сродни пауку, чьей раскинутой сетью стали сами бесконечные тоннели. Он улавливал малейшие колебания. Обелиск кипел привычной жизнью и Цой ощущал нити ее энергии: чуял хищников и жертв, их клыки и когти, шерсть и мех, чешую и перья. Он не видел за непроглядным туманом, но точно знал, что в сотне метрах дальше по тоннелю стая теневолков загнала и свирепо рыча, загрызала насмерть нечто, чего он не встречал прежде. В голове возник странный неуклюжий образ, почти бесформенный, совсем как лепехи, оставляемые коровами Мяснинска, будто рожденный с единственной целью — стать пищей. Искатель выжидал и одновременно учился лучшему пониманию сети, в которой стал центром. В очередной раз убедился, как обманчиво первое впечатление: то, что с таким рвением закидывали в пасть теневолки, огрызаясь друг на друга и не желая делиться, вскоре сыграло злую шутку.

Звери отхаркивали съеденное вместе с частями отравленных внутренностей, а изрыгнутые лепехи, как ни в чем не бывало, перекатывались и собирались воедино. Образовав большую кучу под липкие звуки, обволокли первое бездыханное тело. Тот, кто был охотником, превратился в добычу. Цой и без помощи Матери знал, что ощущает лепеха; сам проделывал подобное несколько раз. Двинулся дальше, когда почувствовал, что можно пройти беспрепятственно.

Вот бы в Каторге так — знать, за каким кустом притаилась каанаконда, где землерои вырыли метровые ямы, а где ткачи и пауканы раскинули сети. Заметили ли тебя зоркие глаза хищных птиц с полуразрушенных башен, успели ли нацелить острые когти. Отбрасывал сторонние мысли, вычленяя те самые, ни с чем несравнимые запахи, и неожиданно услышал новые, более мягкие — от них пупырышки проступили на коже.

Мать заговорила иначе, женским голосом. Цой опешил: такое доверие прозвучало в нем, что защемило в груди. Голос с нотками хрипотцы и совсем не грубый, как его собственный, а приятный и теплый, к нему хотелось вернуться, слушать еще и еще. Голос бальзамом ласкал мозг, расслаблял.

— Чей он?

Не знаю. Ты его помнишь. Очень глубоко. Могу забрать.

— Нет, нет. Оставь, говори так, — чем чаще слышал голос в голове, тем больше уверялся в том, что именно так могла говорить пепельноволосая. — Он такой…

Нежный?

— Да.

Хорошо. Знай. Ла вара Вакхра способна найти его. Не давайся.

Стой.

Цой содрогнулся от резкого приказа, и возникший образ опасной дыры перед глазами, вынудил остановиться. И во мгле тоннеля — одно за другим, — пронеслись два темных пятна, скручивая за собой воронки тумана. Не успела миновать одна опасность, надвигалась другая; та, от которой Мать не могла скрыть человека. Он поежился от тупой, инстинктивной злобы, что исходила из надвигавшейся твари.

Беги!

— Нет.

Цой подавил стремительную тягу пуститься наутек, и втянул носом воздух. Мышцы его напружинились. Крутанул жезл в стороны, разделив его надвое, довернул кольца и с неуловимым свистом стрежни выросли в лезвия. Несколько коротких взмахов рассекли воздух, и искатель принял позу для битвы: сжимал клинки мертвой хваткой, выставив их чуть вперед. Подогнул левую ногу, которая выполнит роль пружины и подбросит тело в момент атаки. Стоял, вслушиваясь в быстро приближающееся цоканье

Цок-цок-цок, — мысленные образы последовательно проникали в сознание. Быстро и четко, не возникло никаких неясностей — цок-цок-цок, — надвигались четыре пары заостренных лап — атакующих и четыре крючковатых, и все они несли сплющенное, изогнутое полумесяцем тельце. Только это успел осмыслить человек, когда густую белую пелену проткнула длинная шипастая игла и едва не вонзилась в него. Он отскочил, отразив удар, и тут же согнулся, пропустив над головой следующий укол. Изловчился скребнуть по конечности лезвием, которое чуть не застряло между шипов.

Игла скрылась во мгле, но отдышаться не позволила. Укол за уколом и расстояние не оставляли возможности ударить в ответ, только уворачиваться и отбиваться от спиц выскакивающих под немыслимыми углами. Звон и скрежет звучал всякий раз, когда клинки схлестывались с крепкой броней на конечностях твари. Вымотать ее искатель не надеялся: каждая новая атака была быстрее и яростнее предыдущей, а тело твари, скрытое липким покровом Зимы, оставалось недосягаемым и разило жутким зловонием и холодом. Доносились только клекот и щелканье.

Цой был готов выпустить пыльцу из последней капсулы, но Мать не позволила — она не сможет помочь. Руби брюхо! Руби брюхо! — билось в голове, а перед глазами вспышками появлялось пятно — слабое место. Руби снизу! По брюху!

Еще укол и на этот раз Цой его предвидел. Крутанулся волчком и с обеих рук рубанул по буро-серой игле; конечность отсекло, но клинок в левой руке встрял меж твердых пластин и шипов. Не смог выдернуть его обратно, и тварь, вереща, уволокла искателя вслед за обрубленной конечностью, подпустив ближе к себе. Руби! Руби! — мысль, от которой вскипела кровь, с яростью взорвалась в мозгу, и он рубанул. Полоснул по мягкому брюшку — лезвие вошло мягко, но не глубоко, оставив порез. Что-то вязкое брызнуло на лицо. Услышал отчаянный стук жвал в двух метрах над собой, и цоканье позади. Бросил руку в ударе и клинок, как заговоренный, машинально устремился на звук, но не нашел плоти.

Цой до хруста суставов сжимал застрявший клинок и не думал выпускать, когда его вскинуло в воздух и сильным рывком швырнуло в стену. От удара едва не потерял сознание, но быстро поднялся. Движения его стали плавнее и заторможеннее, но и притупленной реакции хватило, чтобы отбить очередной уже не столь точный укол. Цой было оттолкнулся, готовый атаковать, но нога скользнула по луже из крови, оставленной ополовиненной конечностью, и он упал.

Жвалы вновь затрещали и совсем близко. Цокот скакал по всей поверхности тоннеля, даже в глубине сводов, сбивая и лишая возможности предугадать, откуда иглы нанесут удар. Почти успел увернуться — шипастая конечность вспорола ленты бесьей шкуры, запуталась в них. Рвала шкуры, пытаясь вырваться, и исполосовала живот искателя. Он вскричал от боли, что тупыми резцами впивалась во чрево, обхватил клинок обеими руками и с криком чуть не порвавшим барабанные перепонки, наносил удар за ударом, изрубив конечность надвое.

Тварь отскочила, а через мгновение метнулась наверх и пустила в ход крючковатые лапы, чередуя их с оставшейся парой острых. Размашистые удары норовили подцепить, а точные — не оставляли попыток проткнуть и выныривали на человека из мглы, подобно падающим сосулькам со свода ледяной пещеры.