Олег Якубов - Привет эпохе

Тем ни менее, Эргаша он забрал с собой и по дороге в казарму сказал наставительно:

– Забьют тебя, чурка, как пить дать забьют. Ты вот что, ты поутру тикай к командиру роты и просись, чтоб тебя в другую часть перевели. Здесь житья не дадут.

Едва прозвучала команда «подъем» Эргаш побежал к командиру. Путаясь, то и дело вставляя в русскую речь узбекские слова, он попросил о помощи. Старлей в ответ лишь кивнул и царственным жестом указал солдату на дверь. Ночью Эргаша выдернули из теплой постели, в одних трусах и майке выволокли из казармы и заволокли в какой-то сарай. Здесь ему зачитали «приговор»: за попытку утаить деньги, за непослушание «дедам» и за «стукачество» рядовой Яхшибаев приговаривался «к смертной казни через ток высокого напряжения». Руки и ноги Эргаша обмотали проводами, стали колдовать возле электрощита, но в этот момент что вспыхнуло, запахло паленным и все вокруг погрузилось во тьму. «Деды» чертыхнулись, сказали, что «казнь переносится на завтра» и, гогоча, удалились.

Терпеть и ждать смерти он больше был не в силах. В ту же ночь рядовой Яхшибаев, как писали потом в официальных бумагах, дезертировал из воинской части. Не зная дорог, шел неевсть куда. К утру забрел в какую-то деревню. Пожилая сердобольная женщина покормила его, смазала раны йодом, как смогла, перебинтовала. Соседские мальчишки, по ее просьбе, живенько собрали и принесли тапочки, бриджи, рубашку. Даже еды и немного денег, на проезд в общественном транспорте дали ему с собой, объяснив как добраться до Казанского вокзала.

Сжалился над бедолагой и проводник скорого поезда «Москва-Ташкент», взял безбилетного пассажира, в служебном купе устроил на верхней полке, всю дорогу кормил, да, в основном, зеленым чаем отпаивал, который, как считал сердобольный проводник, от всех болезней – лучшее снадобье. Не стал скрывать железнодорожник от Эргаша, что мытарствам его вряд ли конец пришел:

– Теперь тебя воинское начальство дезертиром объявит, искать начнут, потом судить будут. Но ты сильно-то не переживай, теперь за дезертирство не расстреливают, так что, скорее всего, просто в тюрьме пару лет отсидишь, – своеобразно утешил проводник беглеца и посоветовал, на всякий случай, домой идти ночью, когда никто не видит.

Так он и поступил, добравшись, наконец, до родного кишлака. Выждал, когда наступит ранняя в горах темнота, зашел в родной дом и рухнул на пороге. А через сутки, поздней ночью, отец отвез сына высоко в горы, где в полуразвалившейся хижине стал лечить травами, да собственного изготовления настоями. Дед же, никому из односельчан ни сказав ни слова, отправился искать правду в Ташкент. В дорогу взял с собой лишь небольшой рюкзачок, где наиболее ценным, как сам считал, были многочисленные визитные карточки гостей, бывавших в его чайхане и произносивших в честь волшебника-ошпоза по-восточному цветистые хвалебные тосты и обещавшие, в случае чего, любую помощь и содействие.

Для начала побывал старый Яхшибай в республиканском военкомате, где выслушал суровые слова о том, что внук его не пожелал с «честью выполнить священный долг перед родиной» и его-де судить и примерно наказать надо, тем более, что уголовное дело уже возбуждено и из части пришел соответствующий запрос. Почерневший от горя старик долго сидел на ступенях военкомата, а когда поднялся, увидел прямо перед собой газетный киоск.

– Газеты увидел, тебя, сынок, вспомнил, вот и пришел, – пояснил в конце горестного своего рассказа Яхшибай.

Записав все необходимые данные, покормив старика в нашей редакционной столовой и проводив его на вокзал, я уже вечером того же дня беседовал с бравым майором республиканского военкомата.

– Вам, как руководителю оборонного отдела партийной газеты, органа ЦК, как никому другому должно быть известно, что, хотя дедовщина в армии еще существует, но уже не в виде явления, а в виде отдельных лишь случаев. Со случаями этими борются и нет никаких сомнений, что в самое ближайшее время искоренят полностью, – наставительно, явно любуясь собственным звучным голосом и безукоризненно гладкими формулировками, вещал майор.

Поняв, что никакого понимая я здесь не встречу, стал я настойчиво пробивать письмами, запросами, выписками из истории болезни Эргаша Яхшибаева ( к тому времени они у меня уже были) высокое начальство в министерстве обороны СССР. Отправил туда и собственноручно написанное Эркином заявление, где он описал все свои мучения, а в конце приписал: «Дезертиром прошу не считать». И добился в итоге того, что по этому делу была создана специальная комиссия. Эргаша комиссовали по состоянию здоровья, он получил вторую группу инвалидности, а несколько военнослужащих, в том числе и командир роты, понесли, как было сказано в официальном ответе, «заслуженное наказание», Какое именно наказание и какие именно военнослужащие – в ответе не уточнялось.

Я уже собирался отправить этот ответ по домашнему адресу Яхшибая, когда он снова появился в моем кабинете. Теперь дед улыбался, глаза его лучились счастьем. Прижимая руку к сердцу, он сказал:

– Сынок, мы тебя в гости приглашаем. Не я один, весь наш кишлак, весь колхоз приглашает.

– Да я не могу, дед, ну что ты, какие гости, я же на работе.

– Э, нет, сынок, – возразил тот. – Я уже все узнал. У вас самый главный твой начальник – депутат Верховного Совета, я уже у него на прием записался. Буду просить, чтобы тебя отпустил. – К тому же сам говорил, и Яхшибай лукаво улыбнулся, что такого плова, как у меня, ты нигде не ел. А я тебе такой плов приготовлю, какого еще никто не ел.

Я отправился к шефу. Редактор «Правды Востока» Николай Федорович Тимофеев прекрасно знал узбекский язык, хорошо разбирался и тонко понимал узбекские традиции. Был он с нами строг и потому ответ его, причем скорый, меня удивил:

– Обязательно поезжай. Нельзя обижать людей, которые тебя всем миром приглашают. Ну, а чтобы тебе жизнь медом не казалась, привезешь из этого горного кишлака репортаж. Тему выбери сам, на свое усмотрение.

Чайхана у Яхшибая была маленькой. Поэтому мне пришлось целый день сидеть за столом и принимать благодарности односельчан. Каждый из них подсаживался к столу, мы о чем-то непременно говорили, выдерживая весь положенный в таких случаях ритуал. Уже поздним вечером в колхозную гостиницу, где мне отвели комнату, зашел Яхшибай. У него в руках был какой-то битком набитый пакет из грубой оберточной бумаги. Явно смущаясь, он протянул мне пакет и пробормотал едва разборчиво: «Это тебе, потом посмотришь». Но я тут же развернул пакет и увидел там деньги. Купюры были, насколько я успел разглядеть, самого разного достоинства: желтели рублевки, зеленели трешки, даже «червонцы» просвечивали красным цветом.